Я не стал спорить. Вруны так вруны, делов-то…
Он еще несколько раз порывался сообщить нам какую-нибудь “страшную” подробность, но видя наше равнодушие, постепенно утих. А перед самой посадкой уже даже немного похрапывал.
В холле аэропорта – длинном двухэтажном строении со множеством круглых световых окон в крыше, похожей на вытянутое осиное гнездо, с окрашенными в желтое ажурными несущими фермами – нас встретил какой-то знакомец Фрэнка, назвавшийся Майком. Был он черен как ночь, и слегка проглатывал окончания слов, как бывает с людьми, которые вечно куда-то торопятся. А, может быть, это был какой-нибудь местный говор, на которые так богаты Штаты.
Майк проводил нас к машине – это был серебристый “Линкольн Таун Кар”, уселся за руль и повез нас на обещанную Фрэнком встречу.
Справа катил свои воды серо-зеленый Потомак – шириной меньше километра, он не производил впечатления чего-то большого. Мы недолго прокатились вдоль него, потом свернули на Мемориальный мост через реку, и в переднем стекле показалась стрела Монумента Вашингтона – длинный белый гвоздь, воткнутый в синее небо. Справа от нас – метрах в ста – по мосту несся белый поезд, дальше виднелся еще один мост.
— Пентагон, — показал пальцем за спину Майк, заметив, как живо мы оглядываем окрестности. — Недалеко отсюда. А впереди мемориал Джефферсона. Скоро увидите.
И еще через минуту объявил:
— Въезжаем в округ Колумбия.
Столица США меньше всего похожа на любой из крупных городов этой страны. Здесь нет деловых центров высотой в пятьдесят этажей, нет огромных площадей той самой “Одноэтажной Америки”. Как пояснил нам Майк, большинство людей, работающих в городе, живут в его окрестностях. В выходные город пустеет, если не считать толп бродящих по центру туристов, зато в будни его население удваивается.
Мы проехали по 14-стрит мимо огромной псевдоегипетской стелы монумента Вашингтона, мимо Национального музея американской истории, мимо украшенного строгой колоннадой здания Министерства торговли, справа мелькнули Мэрия и Совет округа Колумбия, расположившиеся в одном доме. Майк иногда кивал на здания и называл их.
На тротуарах было много чернокожих американцев.
— Наша негритянская столица, — сообщил Фрэнк. — Здесь негров едва ли не больше, чем в Африке, не так ли, мой чернокожий друг? — от толкнул Майка в бок локтем.
— Раньше еще больше было, — буркнул водитель. — Сейчас хоть немножко посветлела улица. А лет десять назад только черномазые здесь ходили. Из белых – только Президент, да люди из Капитолия с помощниками.
Вдоль Четырнадцатой улицы стояли невысокие – пять, шесть, иногда восемь этажей – дома, очень похожие на те, что в изобилии были понастроены в Москве. “Сталинские” мотивы – монументализм, приземистая величественность – были очень знакомы и пробуждали ностальгическую тоску. А улицы, прямые и широкие, очень напоминали многокилометровые ленинградские проспекты, только без панельных девятиэтажек. Впечатление от Вашингтона было странным – ничего подобного я увидеть не ожидал. Был он одновременно и маленький и огромный. Весь целиком – маленький, в каждом отдельно взятом месте – огромный.
— Даунтаун, — сообщил Майк и на светофоре повернул направо. — Кей-стрит. Нам сюда.
— На этой замечательной улочке расположились все лобби Америки. — Сообщил нам Бредли. — Если вам нужно протолкнуть закон, притормозить расследование, отменить поправку, вам сюда. Не в Капитолий, не в Белый Дом – там вас и слушать не станут, а только на Кей-стрит. Здесь вам назовут действующие прейскуранты, опишут подробные процедуры принесения благодарности политику, хоть конгрессмену, хоть сенатору – от пожертвований в его избирательный фонд до выплаты гонорара за ненаписанную книгу: знай только считай доллары. Здесь можно встретить глав различных комитетов и советников самого президента. Когда они хотят кушать, они приходят сюда сами. И у меня здесь обретается старинный дружок. Сосед по университетской скамье, можно сказать, Бенджамин Уилкокс. Вот уж поистине, чертов дар у него – сводить знакомство со всеми этими важными господами из Палаты Представителей или Сената. Наверное, от папаши достался, тот тоже был не промах. Если его условия вас устроят, считайте, что в Конгрессе можете открывать любую дверь ногой!
Фрэнк цинично рассмеялся, а Майк поддержал его.
Мы остановились, миновав красивое трехэтажное здание из красного кирпича – Школу Франклина, как назвал его Майк, почти на перекрестке К-стрит с Двенадцатой улицей.
— Ну вот, господа, мы и приехали. Бенджи должен бы нас ждать, — выходя из машины, сказал Фрэнк. — За мной, Зак, Сардж, покажем этим столичным снобам, что умеют делать люди из Кентукки!
Вслед за ним мы вошли в высокие двери офисного здания. Будь на нем медная табличка с надписью “Госплан СССР” – я бы даже не удивился, то того оно было похоже на какое-нибудь московское, стоящее на улице Горького. Видимо, во всем мире власть любит одинаковые строения: помпезные и при этом невысокие – чтобы были пути отхода, если что-то пойдет не так.
Майк остался снаружи.
Бенджамин Уилкокс легко мог бы стать звездой американского футбола. В нем было шесть футов и пять дюймов роста, и весить он должен был, обладая такой бычьей шеей, фунтов под двести восемьдесят. Человек-гора с обворожительной улыбкой снежно-белых зубов.
На расстегнутом воротнике дорогой сорочки болтался какой-то детский галстук-бабочка с мелкой красной искрой. Подобные аксессуары я в последний раз заметил на утреннике в своем детском саду. Но американцы такое надевали на себя часто. Подтяжки в красно-синюю клетку, с маленькими человечками и собаками придавали ему вид … я бы сказал – глупый, но такому большому человеку нельзя говорить такие откровенные вещи. Пусть будет – эксцентричный.
Еще он был лыс как айсберг и так же ярко, как ледяная глыба, отбрасывал всюду отблески с лоснящегося черепа.
— Фрэнк, дружище! — Заорал он, едва увидев нас на пороге своего кабинета. — Как я рад снова тебя увидеть! Вместе с тобой всегда в мою жизнь входит… аромат глубинки! Запах прерий и дешевого виски!
Он облапил Бригли и захохотал, колотя своим монструозным кулаком несчастного Бригли в спину. Я ужаснулся: в его лапе легко можно было бы спрятать небольшую собаку. С каждым ударом раздавался слышимый гул и Фрэнк, как-то поймав паузу, с трудом выдавил из себя:
— В Кентукки нет прерий!
— Да и дьявол с ними, с прериями! Кого ты мне привез?
— Бенджи, помнишь, я тебе перед Рождеством звонил? Про парней, которым нужно помочь? Вот, знакомься, это Сардж Саура, — и моя рука утонула в медвежьей лапище здоровяка, — а это Закария Майнце, — и теперь сморщился Захар. А это, парни, мой старый приятель Бен Уилкокс. Большой знаток вашингтонской жизни и простых способов повернуть к себе лицом американскую политику. А не тем местом, каким она обычно смотрит на рядового обывателя.
— Ну, будь вы обывателями, вам вряд ли нужно было здесь появляться, — ухмыльнулся Уилкокс. — Виски, ром?
— Нет, Бен, спасибо, — отказался я. — Мы только что с самолета и не хотелось бы становиться уставшими в середине дня. А с алкоголя я всегда совею. Может, сразу к делу?
— Нет, Сардж, — теперь отказался Уилкокс. — Политика спешки не любит. Я должен понимать вас, ваши цели, в общем, пока мы не сможем друг другу доверять, больших дел не будет. Мне неприятности ни к чему.
— Тогда ром, — быстро нашелся Захар.
— Вот это верный подход, — одобрительно потер руки Бен. — В Американской Лиге Лоббистов народ сплошь прагматичный и простой. И я такой же. Думаю, мы сработаемся.
Часа полтора мы разговаривали ни о чем – о представительстве Республиканской партии в Сенате – Уилкокс оказался республиканцем, о навых инициативах “ослов” (“народное” прозвище членов Демократической партии), о последних заявлениях парней из Федрезерва по поводу развернувшейся истерии на тему s&l – кризиса. Они успокаивали общественность и обещали тотальный контроль над ссудо-сберегательными кассами, но им мало кто верил: кассовый разрыв уже достиг в этих учреждениях пятидесяти миллиардов долларов. Да и то верно – вкладывать все активы в выдачу “длинных” денег, проживая только на вклады клиентов, не удастся никому. Малейшее шевеление власти на тему стимулирования экономики и любое s&l-учреждение станет испытывать трудности. Наивны те, кто думает, что банки живут на разнице процентных ставок по вложению и кредитованию. На эти крохи не способен выжить ни один банк, да и задумывались эти учреждения вовсе не с целью собрать несчастные 2–3 % прибыли в год.