Р2
Г85
Вступительная статья
Л. ЕМЕЛЬЯНОВА
Оформление художника
М. НОВИКОВА
7 - 3 - 2
65 - 71
ЭЛЬМАР ГРИН И ЕГО РОМАН “ДРУГОЙ ПУТЬ”
Читателю, незнакомому с биографией Эльмара Грина, может показаться, на первый взгляд, что перед ним
писатель, всю жизнь проживший среди своих героев — эстонских, карельских и финских крестьян. И
действительно, внутренний мир и судьбы этих людей, само их мироощущение воссозданы в творчестве Грина с
такою глубиной и достоверностью, с таким исчерпывающим знанием предмета, что невольно думается: все это
увидено и пережито самим писателем.
Между тем опыт непосредственного общения писателя с этой средой (я говорю именно о
непосредственном, так сказать, биографическом соприкосновении, отвлекаясь пока от совершенно особого
вопроса об источниках его знаний вообще) был сравнительно небольшим. Несколько лет в самом раннем
детстве, когда маленький Саша Якимов, будущий Эльмар Грин, жил на Карельском перешейке среди финнов, да
около пяти лет батрачества на эстонских хуторах в юности — вот, собственно, и весь так называемый
жизненный опыт, питающий “эстонско-финскую” тему в его творчестве.
И при всем том — удивительные по своей глубине художественные обобщения в рассказах о трудном
пути эстонского крестьянина в новую жизнь. И тем не менее — монументальная эпопея, обнимающая почти
полувековую историю Финляндии, историю бурную и противоречивую, временами трагическую, требующую от
писателя не только безукоризненно верного понимания событий, но и глубочайшего знания национально-
исторических традиций страны,
Вспоминаются слова Алексея Толстого: “Каким образом люди далекой эпохи получились у меня
живыми? Я думаю, если бы я родился в городе, а не в деревне, не знал бы с детства тысячи вещей, — эту
зимнюю вьюгу в степях, в заброшенных деревнях, святки, избы, гаданья, сказки, лучину, овины, которые
особым образом пахнут, я, наверное, не мог бы так описать старую Москву. Картины старой Москвы звучали во
мне глубокими детскими воспоминаниями. И отсюда появлялось ощущение эпохи, ее вещественность. Этих
людей, эти типы я потом проверял по историческим документам. Документы давали мне развитие романа, но
вкусовое, зрительное восприятие, идущее от глубоких детских впечатлений, те тонкие, едва уловимые вещи, о
которых трудно рассказать, давали вещественность тому, что я описывал” 1.
То же самое мог бы, думается, сказать о себе и Эльмар Грин. У него тоже были и свои “зимние вьюги”, и
“овины, которые особым образом пахнут”, и “сказки”. Картины старой финской деревни также звучали в нем
“глубокими детскими воспоминаниями”. Потому-то через много лет, когда писатель обратился к финской теме,
он вполне мог положиться на это свое “вкусовое, зрительное восприятие” и с безупречной точностью
воссоздать и жизнь глухой финской деревушки Кивилааксо и события, развернувшиеся в опаленных войной
финских лесах, рассказать о многотрудной судьбе горемыки Акселя Турханена и о героической драме Великой
Матери — Вилмы Туоминен.
В литературу Эльмар Грин пришел сравнительно поздно: первая его книга, включавшая восемь
рассказов, вышла в 1939 году, то есть когда автору ее было уже тридцать лет. И, может быть, именно потому, что
был он к этому времени не только зрелым человеком, но и на удивление опытным мастером, центральное место
в его рассказах сразу же заняла тема, ставшая главной во всем его творчестве, — тема “другого пути”.
Если говорить о времени и о событиях, к которым обратился Грин в этих рассказах, то можно сказать, что
это были рассказы о коллективизации. Однако события, связанные с коллективизацией, интересовали писателя в
первую очередь с точки зрения тех глубоких морально-психологических сдвигов, которые под их влиянием
происходили в социальном мироощущении человека. Коллективизация, как и Октябрь и эпоха гражданской
войны, вошли в сознание людей тридцатых годов не только своей эпической стороной, но и своими великими
нравственно-социальными уроками, подтверждающими и доказывающими абсолютную историческую
закономерность победы социалистического строя, социалистического мировоззрения, социалистического
гуманизма. Эти уроки и имел в виду Эльмар Грин, когда обратился к событиям тех бурных лет. Как и почему
побеждает новое? Какова почва этой победы в человеческом сознании? Вот вопросы, которые он ставит и на
которые ищет ответа.
Метод, с помощью которого он эти вопросы решает, столько же прост, сколько и оригинален. Это, если
можно так выразиться, метод косвенного утверждения. Заключается он в том, что, утверждая торжество нового,
Грин не дает широкого, так сказать, эпического изображения этого сложного и противоречивого процесса.
Победный гул совершающихся преобразований доносится до нас словно бы издалека. О том, что происходит
там, “за кадром”, мы получаем поначалу лишь самые общие сведения. В стране идет коллективизация.
Крестьяне русской деревни, с которой соседствуют эстонские хутора, организовали колхоз. Идут к ним и
1 А л е к с е й Т о л с т о й , Собр. соч. в 10 томах, т. 10, Гослитиздат, М. 1961, стр. 414.
эстонцы — ушел Эльмар Уйт, ушел старый Аллер. Одним словом, там, в мире, налаживается хорошая,
счастливая жизнь, жизнь, основанная на новых, подлинно человеческих отношениях людей между собой.
Однако Грин не ограничивается констатацией, что жизнь эта хороша и счастлива. Главная его задача —
доказать, что новые формы жизни единственно разумны, а потому необходимы и неизбежны. Отсюда и его
интерес к герою, для которого путь к признанию новой жизни связан с коренным и крайне болезненным
переосмыслением всего своего предшествующего жизненного опыта, а затем и с решительной его отменой.
Представления гриновского героя о жизни просты, но и в высшей степени устойчивы, ибо освящены вековой
традицией, и поколеблены они могут быть лишь чем-то столь же бесспорным и очевидным, как и они сами.
Старый Ян Уйт, например, пока он силен, пока не нуждается ни в чьей помощи, считает, что человеческая
взаимопомощь не только невозможна в мире, где каждый заботится лишь о себе, но и попросту не нужна.
Привыкший полагаться лишь на силу своих могучих рук, он верит только в себя и ни в кого больше. Не доверяя
людям, он везде и во всем усматривает с их стороны своекорыстный расчет. Жизненные нормы,
установившиеся среди них, кажутся ему замешенными на изрядной доле лукавства, вполне естественного с
точки зрения его прежнего опыта. “Я не хочу с моим сыном втвоем кормить половину колхоса”, — заявляет он
городскому агитатору, и кажется, ничто не может его поколебать в этой надменной самоуверенности. Но это
гордость обреченного. И Старый Уйт очень скоро убеждается в этом: сама логика жизни подводит его к той
последней черте, у которой привычные для него представления взрывают себя изнутри. Подобно древнему
Святогору, не одолевшему “тяги земной” и вынужденному признать свое бессилие, Старый Уйт, придавленный
огромным валуном, понял то, чего не мог понять всю свою жизнь: что силы его не безграничны, что в одиночку
человек всегда был и будет беззащитным.
Путь, проделанный такими людьми, как Старый Уйт, Юхан Пютсип (“Возвращенная семья”) и
Вольдемар Карьямаа (“Пройденные болота”), характерен и поучителен. Он свидетельствует о том, что в
условиях коренных социальных преобразований, которые несла народу Октябрьская революция, для простого