крестьянина, если только он честен и трудолюбив, он, этот путь, остается единственным путем, ведущим к
счастливой жизни, к великому духовному возрождению. Революционные преобразования в деревне побеждают
потому, что рассчитаны на добрые начала в человеке; человек же, именно потому, что он добр и честен, находит
путь в новую жизнь. Такова центральная, “стратегическая”, если можно так выразиться, мысль рассказов Грина.
У Грина-рассказчика есть одна особенность: главных своих героев он изображает в ситуациях,
являющихся, как правило, критическими, переломными. Никаких сложных предысторий, никакой сюжетной
постепенности. Писатель как бы заранее убежден, что в жизни каждого человека бывает один главный
поступок, в котором, как в фокусе, сходятся, перекрещиваются все основные жизненные линии, и этот-то
поступок и интересует его прежде всего. Оттого и конфликты в его рассказах, в сущности, одноактны.
Объяснить это, вероятно, следует в первую очередь самим характером эпохи: темпы развития советского
общества были столь стремительны, что процесс социального созревания человека по необходимости должен
был протекать неизмеримо быстрее и энергичнее, чем когда-либо, а это значит, что и окончательное
определение места человека в обществе должно было совершаться тоже, как никогда прежде, быстро и
решительно. Это и породило ту взрывчатую бескомпромиссность, которая отличает конфликты гриновских
рассказов.
Художественные принципы, определившиеся в рассказах Эльмара Грина, были использованы им и в
повести “Ветер с юга” (1947). Правда, уже в несколько иной трактовке: хотя основной идейный мотив, в
интересах которого организуется весь материал повести, весьма отчетливо конкретизирован и здесь, нельзя все
же не заметить, что и остальные мотивы имеют в повести не только вспомогательное значение. Главное
прозрение Эйнари Питкяниеми, осознавшего наконец историческую необходимость дружбы с “великим
русским соседом”, произошло не только одновременно со множеством других его прозрений, но и оказалось
неотделимым от них. Национальные интересы, к пониманию которых пришел Эйнари, оказались для него
связанными с интересами социальными, классовыми, — оттого внутренние, “домашние” проблемы финской
жизни зазвучали под пером Грина столь злободневно и самостоятельно.
“Ветер с юга” по справедливости рассматривают как своего рода пролог к роману “Другой путь”. И не
только потому, что в этой повести Грин впервые обратился к теме, которая затем была продолжена в романе.
Дело еще и в том, что в повести, собственно, были уже заключены все элементы того широкого синтетического
воспроизведения действительности, которое с такой отчетливостью и характерностью проявилось потом в
“Другом пути”. Пусть элементы эти еще только-только намечены, пусть конечный авторский вывод звучит еще
несколько форсированно (что сближает повесть с такими, например, рассказами, как “Месть Пекки” и “Мать”),
но главное уже достигнуто — основная художественная мысль произведения рождается как отражение целой
системы явлений. С масштабом и характером этой системы и связано становление эпического начала в
творчестве Грина.
Принципы, на которых построен роман “Другой путь”, внешне как будто ничем не отличаются от тех, что
положены в основу повести: то же неторопливое и обстоятельное повествование от первого лица, то же
стремление показать, как на личном опыте человек убеждается в правоте передовых социальных идей. Глубокая
личная выстраданность идеи — этот постулат незыблем для Грина и здесь, в романе. И при всем том — какой
удивительный контраст! Да, поучительность и знаменательность одной судьбы. Да, выстраданность. Но
сравним для примера, каков тот круг событий, который вызывает переворот в представлениях Эйнари
Питкяниеми, и каков тот реальный жизненный материал, который необходим для прозрения Акселя Турханена.
Дело, разумеется, не в том, что для Эйнари, скажем, достаточно уроков двух войн — “зимней” и “большой”, а
для Турханена урок этот растягивается почти на всю жизнь. Дело в другом, в том, что уроки Эйнари и
Турханена — это выражение двух разных по масштабам и по философской глубине художественных задач,
поставленных Грином в повести и романе: если судьбой Эйнари доказывается принципиальная возможность
того прозрения, к которому он пришел в один из наиболее благоприятных для этого исторических периодов (40-
е годы), то судьба Акселя Турханена свидетельствует о том, что не только возможность, но и необходимость
такого прозрения подготовлена всей историей Финляндии в XX веке.
Образ главного героя романа, Акселя Турханена — образ сложный. Воплощая в себе определенный тип
финского крестьянина, он выполняет в романе еще и некую “дополнительную” функцию: он задуман с таким
расчетом, чтобы те или иные истины, к которым приходит Аксель, давались ему с большим трудом — не иначе
и не прежде того, как он убедится в их единственности. Аксель наблюдателен и смышлен, но почти лишен
способности к обобщению. В каком-то смысле он, пожалуй, из породы тех людей, которые, чтобы определить
вкус морской воды, должны выпить все море — каплю за каплей. Такой человек вызывает добродушную
иронию, но попробуйте оспорить достоверность его конечного вывода! Аксель трудолюбив, добр, по-
человечески порядочен. Мы понимаем крестьянина Ууно, который говорит Акселю, что не желал бы лучшего
соседа. Но Аксель темен, забит, как-то фатально покорен и инертен. И мы понимаем также, почему Рикхард
Муставаара, этот злейший враг Советского Союза и трудовой Финляндии, уверен в том, что ему удастся
использовать Акселя в своих черных замыслах, почему он уверен в своей власти над ним.
Такой тип героя — благодарнейший материал для художника. Он позволяет Грину “пропустить” через его
восприятие по сути дела все наиболее важные явления, всесторонне и глубоко характеризующие исторический
путь Финляндии в течение почти полувека, и сделать из них убедительный, не подлежащий никакому сомнению
вывод.
Приемом этим, надо сказать, Грин пользуется с замечательным мастерством. Его Аксель, при всей
непритязательности и внешней безыскусственности своей повествовательной манеры, оказывается
великолепным художником и искуснейшим рассказчиком. Повествуя о вещах как будто сугубо житейских,
причем находящихся строго в пределах его реального кругозора, он умеет представить их так, что за ними
открываются целые пласты жизни, характеризующие эпоху. Трагическая судьба финской революции, сражение
на болоте, приключения Юхо Ахо — всему этому Аксель не был и не мог быть свидетелем. И все это, однако,
включается в общий поток повествования, нисколько не нарушая его достоверности и непосредственности.
Причем каждый раз Грин находит особые убедительные средства для включения этих разнородных тем,
событий и эпизодов: если рассказы о битве на болоте и о Юхо Ахо развиваются как конкретизация
размышлений Акселя об Арви Сайтури и Юсси Мурто, то трагедия старого Илмари вырастает из сопоставления
двух деталей — слов Ленина, обращенных к Илмари в ответ на его опасения, смогут ли финские рабочие
удержать власть (“Из такой руки упустить? Господь с вами!”), и того, как потом, через много лет, Илмари
потрясенно разглядывает свою правую руку. Символика и конкретность, условность и реальность слиты в
органическое единство, подчинены главной цели — раскрыть судьбу героя в широком и многообразном