— И что же, бабушка вас углями писать по псалтырю учила? Или по печке? — спрашиваю, заправляя рубаху.
— Ххха-ха-ха… — заливается смехом Катя, — по учебникам, конечно.
— По каким? — поворачиваюсь к ней и удивляясь.
— Да по «Арифметике» Магницкого, «Букварю» Полоцкого, — начинает перечислять дворовая девица, — ещё «Притчи Эзопа» Копиевского, да «Юности честное Зерцало были».
Я впадаю в ступор. Это же целое состояние. В крестьянском доме!
Катя, глядя на меня смеётся. Считывает по моим глазам следящий вопрос и отвечает.
— «Букварь» бабушкин был, откуда не сказывала, — походя, натягивая подвязку на чулок говорит искусительница, — а остальные книги, как Меньшикова сослали, бабушка с отцом моим из усадьбы и забрали, пока из Дворцовой канцелярии не пришли, а то бы они за полгода сгнили или соседи бы в печах пожгли, духовные наш поп забрал, а эти никому нужны и не были.
Стою. Обтекаю.
— А что же ты раньше не сказывала?
— Так ты ж барин о том не спрашивал, — удивляется Катя, — а меня родители без спроса говорить не учили, да и в «Зерцале» то для девиц предписано.
Ф-ф. Девица.
Вот же старый пень! Головой Катиной удивлялся, а сам ниже смотрел. Может и нет за ней никакого родовитого предка? Просто грамотная правнучка епифаньевского дьячка. Но, нет, не стал бы так Ушаков про неё спрашивать и не присматривалась к ней Елисавета Петровна. Чья-то в ней голубая кровь есть! Если не пурпурная.
Стук в дверь. Фокусирую взгляд на Кате. Она собрана даже в переднике уже. Да и мне только в тапки попасть.
— Входи!
Анучин. Вошел. Вытянулся. Молчит.
— Что стал как штырь? — понукаю его, — говори, что надо.
Он ведёт глаза на Катю.
Девочка она у меня понятливая.
— Барин, так я пойду с полдником потороплю, — находит способ не нарушать нашего с сержантом конфидента, — а то перехватку утрешнюю Вы барин проспали.
Егоза. Я значит. Проспал. Один… Вдруг.
Киваю ей. Уходит. Слышу по каблукам, как она честно удаляется в сторону кухни.
Смотрю прямо в глаза Анучину.
— Ваше Императорское Высочество, — докладывает он по Уставу, — вам письмо.
Протягивает конверт я беру. Считываю адрес. Сердце начинает колотится.
— От Матушки-Императрица доставили утром, — уже по-свойски сообщает Иван, — велено как проснётесь сразу передать.
Угу. Будто Матушка не знает, как и с кем я просыпаюсь утром.
Киваю.
— Благодарю за службу.
— Рад стараться, Ваш…
— Иди уж! Дай почитать!
Иван улыбается, но разворачиваясь по-строевому открыв дверь шагает и оставляет меня один на один с пахнущим духами конвертом.
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. КАБИНЕТ ЦЕССАРЕВИЧА. 1 сентября 1743 года.
Как мне не хотелось вскрыть конверт, но я ещё в прошлой жизни приучил себя, что с документами надо работать только в кабинете. Даже когда появились ноутбуки в постели или даже в спальне, я в них никогда ничего не смотрел. С мессенджерами, конечно, сдался. Они всё одно что телеграммы. Там вскрывать ничего не надо — сразу и видно, с чем поздравляют и о чём просят.
Мне для входа в кабинет не надо выходить в коридор. Могу пройти туда через уборную или комнату отдыха. В последнюю никто даже Катя не заходит. Убираю даже сам. Она маленькая. Кресло, столик, планшет для письма, столик «журнальный», сейф… За картиной с горящим очагом. Шутка. За портретом родителей. Окно поворотное узкое. И ребенок не пролезет. Света же достаточно проходит. Да и лампа там керосиновая есть.
Некоторые письма от Лины я здесь и храню. Те, что по «университетской почте» получаю. Это вот тоже должно было по ней прийти. Мы пишем каждые десять дней. А последние из Страсбурга пришло в середине августа. От обычного графика тогда было два дня задержки. Но, мало ли что. В Европе война. На море шторм, да и на суше непогода. А оно вот значит, как…
Тётка! Не знаю сколько она эти мои письма читает. Но, судя по всему, недавно смогла накрыть мой тайный канал. Узнаю кто из Академии донёс — сгною гада! Обиделись немцы. Из-за Ломоносова. Но, может, и Ушаков на них вышел, и им, как я Брюммеру в мае, на дыбу показали… Разберёмся.
Итак, письмо. Нет. ПИСЬМО!
Сажусь за свой письменный стол. Ломаю сургуч. Раскрываю лист. Читаю: