— Прости, Матушка, но, будет ли та же французская принцесса отстаивать интересы России, если они пойдут в ущерб интересам Франции? Почти наверняка — нет. Или принцесса Дании? Австрии? Англии? Пруссии? Польши? Зачем они нам?
Улыбка.
— Ты упорно меня подводишь к выбору Лины.
Киваю.
— Да, Матушка. Она люба мне, и, рассуждая здраво, я не вижу другой кандидатуры, лучшей для нас с тобой и для России. Она умна, образована, и, в конце концов, она приехала, а остальные — нет. Что тебя смущает, Матушка?
— Титул Императрицы в глазах Европы.
— Согласен. Вопрос довольно больной. В Европе признают пока только Императора Священной Римской Империи. Но, у воюющих за этот титул Карла Баварского и Франца Лотарингского дочки маленькие. Да и передаст ли такой брак титул? Царь Иван женился на Софье Палеолог. Стал ли он от этого Императором? Нет. Пока твой батюшка и мой дед Пётр Великий не поставил Европу на уши, никто даже и не думал рассматривать такое титулование русского Государя. Мы не решим этот вопрос простым браком. Все наши браки и союзы эфемерны. Нас никто не будет воспринимать всерьез, если мы будем опираться в своей политике лишь на удачный брак. «Удачный брак» выйдет не нашим усилением, а лишь нашей привязкой к более сильной державе. Наши единственные союзники — Русская Армия и Русский Флот.
Императрица промолчала, глядя в огонь.
Я внутренне заметил сам себе, как изменилось всё в моей жизни. Почти два года назад я прибыл в Петербург розовощёким мальчишкой, которого Государыня из сестринской любви держала при себе. Полгода остерегался даже лишний раз рот открыть без её Высочайшего повеления.
В моей реальной истории и Петя-Три и будущая Катя-Два на тот момент были просто ничтожествами. Могу только догадываться о том, в каком отчаянии Елизавета была, отбирая на воспитание Павла. Но, она не смогла победить судьбу. Элиты оказались сильнее. Грохнули Павла. Как и меня альтернативного. Как-то я не стремлюсь к повторению этой истории.
— Матушка, тебе решать. Но, если ты уж спросила моё мнение, то я настаиваю на выборе Лины. Уверен, что Россия и История поклонятся тебе до самой земли нашей за такой выбор.
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. 18 ноября 1743 года.
— Петя, Петенька, вставай, — голос был мне люб, но больно уж Катя меня настойчиво тормошила.
По её графику мы не должны были встречаться ещё два дня. Значит что-то в доме случилось.
Я встал в постели. Поглядел вопросительно на освещённую свечой Катерину.
— Что?
— Кати́ заболела, жар, задыхается она, — начала она частить, — мы уже и холодные полотенца прикладывали и малиной лечили… Мы не можем ничего…
— Почему не разбудила сразу?
— Я… Ты так сладко спал…
— Ты что — дура? Господи Боже… Сейчас оденусь. Она в детской?
— Да.
— Кофе мне туда принеси, — спешно натягивая штаны, раздражённо сказал я, — и канделябр пока мой зажги. И быстро, Катя, быстро!
Катя зажгла и тут же удалилась, понимая, что под горячую руку мне лучше не попадать.
Господи… Почему мы понимаем, что ошиблись в жизни именно тогда, когда Ты посылаешь нам испытания? Или Ты их для того и посылаешь?
Ломоносовы делили с Цильхом и ещё двумя моими женатыми шарашниками второй этаж левого крыла моего дворца. Взяв свой врачебный саквояж, я почти побежал туда. В темноту коридоров, куда минут пять как Катя удалилась.
Почему не светят лампы? Почему не зажгли светильники?
Идиоты. Господи, за что мне это всё…
Прибежав в детскую, я застал у постели Кати́ — четырехлетней Катеньки Ломоносовой, всю её семью включая Йогана, мою экономку и Катю с чашкой кофе на подносе. Отчаявшаяся мать молила меня помочь, изложив между причитаниями всё что уже сделали. Михайло Василевич более четко, но всё сказанное Катей и женой его повторил. Я присел на кровать моей крестницы, ломая голову, что же дальше делать.
Маленькая Кати́ сопатилась третий день, вчера была вялой, а сегодня за полночь у неё случился жар, и её мать Елизавета Ломоносова в отчаянии, молила Катерину меня разбудить. Катя отказалась меня тревожить. Сказала, что сама вылечит. Только увидев, что бабушкины травки не помогают, Катя решилась будить. Что-то много вокруг меня Кать. Одной не дал сбыться, завел другую, теперь Господь хочет забрать третью. Не дам, прости Господи. Не отдам третью.