Делаю неопределённый жест. Понимай, как хочешь.
Ушаков оттаивает, кивает.
Вот и славно.
— Вы как установят пришлите мне знающего человека, — говорю уже громко, — надо ему будет моим опыт обращения с дыбой передать.
— Конечно, Ваше Императорское Высочество, — твёрдо отвечает Ушаков, — я и сам приеду посмотреть на ваши упражнения.
— Спасибо, Иван Андреевич. Не хотите ли чаю? — отвечаю «радостно», наблюдая у кого из моего окружения глазки забегают, — и давайте как при дедушке, по-простому.
— С удовольствием, Петр Фёдорович.
Приглашаю пройти.
Надо и мне свою Сухаревскую башню построить. Нужно начертание дать архитектору. Что-то в готическом стиле. Я владетельный Герцог Гольштинии или кто?
Удаляемся в чайную комнату. В свете уже не меньше моей вивисекторской наслышаны о новой чайной церемонии. Матушка даже своего кофешнека Сиверса присылала перенять. Мог ли я не помочь своему земляку голштинцу? Лично. Карл Ефимович тётушке не просто камердинер, можно сказать друг, даже ближе Корфа. Такой человек и мне пригодится. Уже пригодился.
После третьей чашки «черного с молоком» отпускаю старика. Иван Андреевич — человек занятой. У него найдётся сегодня с кем поговорить на дыбе в Тайной канцелярии.
Да и мне пора.
— Иван Яковлевич, — подзываю свое главного охранителя, тот смущается, но привык, кивает молча, — привезённый Ушаковым станок установили?
— Да, Ваше Императорское Высочество, — рапортует Анучин, — так как вы и истребовали.
— Все бумаги и о чем оговорено на месте?
— Так точно, не извольте волноваться, — отвечает сержант.
Ага. Не будешь волноваться тут. Лучше сам проверю.
— Тогда, любезный Иван Яковлевич, прошу ко мне в механическую через пять минут Брюммера привести, — говорю вкрадчиво, — спокойно, мол я посмотреть пригласил.
Анучин, кивает, вытягиваясь во фрунт.
— Сам будь за дверью, с пистолем, в окно следи, но уши закрой, — говорю тихо-тихо, чтоб дошло, — если что не так исполнишь, то ты на дыбу следующий. Ты меня знаешь.
Иван сглатывает и кивает. Ну, о чем речь-то он не поймет, не знает он толком немецкого, но фасон держать надо. Пусть боятся и уважают. Вот Отто его место за гельсингфорские «геройства» показать нужно. Этот старый бретёр ещё и за Кильские не отчитался. Пора бы и призвать моего иудушку к ответу. И когда это лучше сделать как не на Антипасху?
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. ПОДВАЛ МЕХАНИЧЕСКОЙ МАСТЕРСКОЙ. 10 апреля 1743 года.
Я расположился на стуле за верстаком. Анучин привел Отто. Они о чём-то шутили. Начал Иван понимать особенности службы при мне.
— О, Отто, здравствуй. Проходи, посмотри какую мне игрушку привезли, — «радостно» приветствую я гофмаршала.
Барон удивлённо проходит к дыбе.
— А ты, сержант, свободен пока, — бросаю я Анучину.
Иван, как и сговорено, прячется в темном коридоре, оставаясь недалеко от окошка закрытой двери. Молодец. Дело своё знает. И меня здесь всем обеспечил.
Отто не знает, как себя вести. Наш разговор с Ушаковым он слышал. Но, зачем здесь он — Отто фон Брюммер, барон и Андреевский кавалер? Ну, не буду томить моего «спасителя».
— Отто, тут мне на днях побратимы писем из полка привезли, — начинаю «издалека», — там обсказаны все грани твоего подвига.
Достаю стопку гербовой бумаги. Света немного. Но, то, что это не частные послания Брюммер видит. Сглатывает.
Вытаскиваю и кладу на верстак заряженный арбалет. У Отто шпаги с собой нет. Хорошо сработал Анучин. Но, нож может и быть. Хотя… куда он в случае чего денется.
Барон бледнеет. Пятится.
— Я тут все их свидетельства свел в кучу, и по минутам разложил, — говорю, глядя на Отто.
Между нами, ещё станки. На них ничего острого и тяжелого нет. Я подготовился. Так что не успеет он на меня броситься.
— А вот, кстати, ещё росписи твоих карточных успехов и долгов, — продолжаю давить, — касса моя цела, да в ней столько и нет, откуда дровишки?
— К… какие д-д-ровишки… — выдавливает из себя Брюммер.
Про дрова я сказал по-русски, но Отто уразумел. Учится, скотина. Ну, слушай тогда дальше.
— Золотые такие, — беру арбалет поднимаю его, выпаливаю резко, — французские?
Застыл Отто. Но, мечется. Глазки как забегали. Но, молчит, тварь. Заклинило.
— Ты не молчи, любезный. Облегчи душу. А то скоро от Ушакова мастер придёт, — он языки развязывать умеет, вот и дыба есть на месте…
Отто присев слегка, оглядывается. Крестится. Кажется, созрел фрукт.