— Не томи, и словами скажи здесь света мало, — остановила его Императрица.
— Да там дерзновенные речи, Матушка. Мои уста отказываются это произносить.
— Заговор? — прямо спросила Елисавета Петровна.
— О, нет, — ответил Бестужев.
— Тогда словами сказывай про дочь Людовика, — остановила прения Елисавета, — а непотребные письма днём в кабинет принесёшь.
— Французский посол, Государыня, пишет, чтобы уговаривали срочно пьемонтских принцесс, — сказал вице-канцлер, — а для французских, мол, Петр Фёдорович наш из слишком худородного Дома и для французских принцесс у него достаточной чести нету.
Лицо Императрицы потемнело. Бестужев уже было сиял, что прибывшего менее месяца назад маркиза удастся домой спровадить, но у Лизы были свои резоны.
— За Шетарди следи, — отрезала, разочаровывая вице-канцлера, Елисавета Петровна, — нужен он пока мне здесь.
Бестужев поклонился. Царица поднялась.
— Пошли, Алексей Петрович к гостям, — решительно произнесла она, — покажем какая за Романовыми честь Людовику и его брехливому клеврету.
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ЗИМНИЙ ДВОРЕЦ. 14 декабря 1743 года.
Её объявили.
Лина гордо, хоть и на подгибающихся ногах, вошла в зал. Навстречу ей от Императрицы шёл Петер. Какие-то слова. Каролина что-то отвечала, но не помнит толком что именно.
Кронпринц подвёл её к Императрице.
Негромко, почти на ухо:
— Лина, отпусти мою руку. Я рядом. У меня синяк будет…
— Ой, я…
Но, Петер уже разговаривал со своей Государыней. Она улыбнулась ему и Лине.
Зазвучала музыка, но танцы ещё не начались. Вице-канцлер Бестужев отвлёк Императрицу. Она его выслушала, кивнула и они вышли из зала.
Гости продолжали прибывать. Но подходили уже к Петеру и к ней.
Дежурные улыбки. Церемониальные наборы слов…
Сейчас здесь они первые после Императрицы.
Оркестр играл просто спокойную красивую музыку, разносили напитки.
Она стояла рядом с Кронпринцем и ей казалось, что сотни глаз смотрят только на неё.
— Лина, солнце моё, всё хорошо.
Цесаревич проворковал ей это на ухо, но чувствовалось, как он напряжён.
— Петер? Правда?
Кивок.
Очередной объявленный гость…
Императрица вернулась в залу обогнав Бестужева.
Встала, где и раньше. Петер вновь по правую руку от Императрицы. Они о чём-то шепчутся. Музыка играет, и Лина не слышит о чём. Царица явно вне себя от гнева.
Страшна она в гневе.
Казалось, что её взгляд прожигает кого-то у другой стены.
Елисавета что-то шепчет на ухо племяннику.
Петер кивает. Но ничего не говорит.
Только уголки его губ немного поднимаются.
Каролина стоит рядом, но ничего не может расслышать.
Что ей остается. Только ждать.
Надеяться.
Верить.
«Петер, я люблю тебя. Верю в тебя. Господи, сделай, что возможно, чтобы мы были вместе».
Императрица кивнула в ответ Петеру и подозвала распорядителя. Тот выслушал приказания и удалился.
— Открытие Императорского Бала! Высочайшая честь открытия дарована Его Императорскому и Королевскому Высочеству Государю Цесаревичу-Наследнику Всероссийскому, Владетельному Герцогу Гольштейн-Шлезвиг-Готторопскому, принцу Карельскому Петру Фёдоровичу! Внуку Петра Великого! И Её Княжескому Высочеству принцессе Каролине Луизе Гессен-Дармштадской!
Эпилог
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ОСОБНЯК СТРОГАНОВА. 15 декабря 1743 года.
Месяц у меня выдался бурный. По нынешним временам. До отъезда в Москву надо было переделать кучу дел. И все они почти были важные или архиважные. Женский вопрос уже решен. Он всегда в жизни мужчины самый важный. С врагом или пустышкой мне детей крестить не придется, вроде. Уверен, что даже смогу на будущую жену в многих делах опереться. Нельзя было отодвинуть и научных дел, и не только по защите диссертации, но и по обеспечению выполнения после моего отъезда программы экспериментов. Так что пришлось настраивать Ломоносова чтобы в моем «НИИ» не останавливались исследования, и Цильха, чтобы от внушенного Михаил Васильевичем энтузиазма у моих гением мой Дворец в воздух не взлетел. Да и деньги что бы не уплывали на сторону. По этой части я сегодня уже беседу с имел и даже принял клятву моему Королевскому высочеству. А вот теперь нужно позаботится что бы не иссякла моя мошна от «першпективных опытов».