Однако Бильбо еще не закончил. Выхватив рожок у ближайшего хоббитенка, он громко продудел три раза. Шум и гам слегка поутихли.
— Я вас надолго не задержу, — заявил хозяин, чем вызвал всеобщее одобрение. — Должен сообщить, что созвал я вас по особой причине. — Последние слова прозвучали как-то необычно: в шатре стало еще тише, некоторые Туки, так те даже навострились слушать. — Если точнее, на то было три причины. Прежде всего я хотел сказать, что донельзя рад всех вас видеть: прожить с такими расчудесными хоббитами сто одиннадцать лет — тьфу! Сколько ни живи, все мало покажется! — Гости разразились одобрительными возгласами. — Половину из вас я знаю вдвое хуже, чем надобно, а другую люблю вдвое меньше, чем следует… — Заявление было встречено разве что жиденькими хлопками: решительно все нашли его слишком уж заковыристым, а иные призадумались, нет ли в нем чего обидного? — Во-вторых, я хотел отпраздновать свой день рождения. — Снова послышались радостные крики, тут все было понятно. — Должен поправиться, — добавил Бильбо, — не мой, а наш день рождения, потому как сегодня моему племяннику Фродо исполнилось тридцать три. Он достиг совершеннолетия и вступает в права наследования.
«Поздравляем!», «Ура старине Фродо!» — загалдела молодежь. Хоббиты постарше ограничились сдержанными хлопками, а Хапни-Беббинсы заметно помрачнели. «Как это — вступает в права? — гадали они. — Что еще за новости?»
— Вместе нам стукнуло сто сорок четыре годочка: полный, стало быть, чох. Ровно столько, сколько вас здесь сидит.
Аплодисментов, ясное дело, не воспоследовало. Многие — и в первую очередь Хапни-Беббинсы — сообразили, что их и пригласили-то исключительно для ровного счета. «Грубиян, — ворчали некоторые. — Где это слыхано, хоббитов чохами считать?»
— Вдобавок ко всему, — спокойно добавил Бильбо, — сегодня годовщина моего прибытия на бочке в Эсгарот на Долгом Озере. Тогда-то я про свой день рождения запамятовал. Не до того было; к тому же когда тебе пятьдесят один, годы не особо считаешь. Угоститься тогда довелось не худо, правда, я был сильно простужен, осип, и нос заложило так, что выговорить мог разве что «Баое паибо». Но сейчас с носом у меня все в порядке, потому скажу как положено: большое спасибо за то, что вы соблаговолили пожаловать на наш скромный праздник!
Воцарилось молчание — хоббиты приуныли, почуяв, что дело идет к стиху или, хуже того, к песне. «Кончил бы лучше разглагольствовать да дал всем выпить за его здоровье», — с тоской думали гости. Но, вопреки ожиданиям, ни петь, ни декламировать вирши Бильбо не стал. Он помолчал, набрал воздуху и громогласно провозгласил:
— В-третьих, и в-последних: я хочу сделать ОБЪЯВЛЕНИЕ. — Последнее слово было произнесено с нажимом и прозвучало столь многозначительно, что все, еще не вконец осоловевшие, напряженно выпрямились. — С сожалением объявляю, что хотя прожить среди вас сто одиннадцать лет не так уж мало, хорошего, как говорится, помаленьку. На этом мы расстаемся. Я ухожу! Прямо сейчас. Прощайте!
С этими словами он шагнул со стула… и исчез. Ослепительная вспышка заставила гостей зажмуриться, а когда они пооткрывали глаза и проморгались, Бильбо в шатре не было. Сто сорок четыре хоббита ошарашенно замерли кто где сидел. Старый Одо Мохностоп убрал ноги со стола. Повисла мертвая тишина, но спустя мгновение, когда гости пришли в себя от потрясения, тишину сменил возмущенный гомон: Беббинсы и Сведуны, Туки и Брендибаки, Отвальни, Бульбаны, Опоясни и прочие загалдели хором.
Слов — и крепких слов — было сказано изрядно, но все сводилось к тому, что «чокнутый он, этот Бильбо, и шутки у него идиотские». Ну а о том, что он и вправду исчез, а не спрятался где-то ради потехи, никто поначалу и не подумал.
Один только старый Рори Брендибак, оставшийся прозорливым, несмотря на преклонный возраст и шумевшее в голове вино, хитро усмехнулся и шепнул на ушко свой невестке Эсмеральде: