— Хм… интересно… — пробормотал Мерри. — Мне ведь она тоже…
Он замялся, но и так все было ясно. Каждому был предложен выбор: продолжить полный опасностей и ведущий неведомо куда путь или, переложив тяжкую ношу на плечи других, получить взамен то, чего он желал больше всего в жизни.
— А мне еще показалось, что о моем выборе никто не узнает, — промолвил Гимли.
— Странно все это, — сердито заявил Боромир. — Зачем ей, спрашивается, читать наши мысли? Зачем искушать, предлагая то, что она может — или делает вид, будто может, — дать? Я-то, конечно, ничего слушать не стал: воины Минас-Тирит верны своему слову.
Однако что именно предлагала ему Владычица, гондорец так и не сказал. Фродо тоже, хотя его донимали расспросами больше других.
— Она дольше всех удерживала тебя взглядом, Хранитель Кольца, — сказал Боромир. — Уж наверное, неспроста.
— Может быть, — буркнул хоббит. — Знаешь, что-то мне не хочется говорить об этом.
— Дело твое, — согласился Боромир. — Но мне эта эльфийская Владычица подозрительна. Мало ли какие у нее могут быть цели…
— Не говори дурно о Владычице Галадриэли! — оборвал его Арагорн. — Ты берешься судить о том, чего не понимаешь. Ни в ней, не во всей ее державе нет ни крупицы зла, если только это зло не принесет сюда в своем черном сердце какой-нибудь негодяй. И тогда пусть он трепещет, ибо для Владычицы нет тайн. Но нам-то бояться нечего — сегодня я засну спокойно впервые с того времени, как покинул Разлог. Хватит разговоров, не пора ли поспать? Я устал смертельно.
Он бросился на постель и заснул почти мгновенно.
Разговор сошел на нет, и все последовали примеру Арагорна. Спали мирно и крепко, а пробудившись, увидели пробивавшийся под полог шатра солнечный свет и услышали ласковый плеск фонтана.
Спутники провели в Лориэне несколько дней, но сколько именно, никто точно сказать не мог. Большую часть времени светило солнце, и лишь иногда небо проливалось мягким, освежающим дождиком. Воздух был свеж и полон ароматов, словно стояла ранняя весна, однако порой за всем этим чувствовалось глубокое и задумчивое спокойствие зимы. Хоббиты ничего не делали, только ели, пили, спали и гуляли среди деревьев. К Владыке и Владычице их больше не приглашали, а поговорить с эльфами случая почти не выпадало: в городе галадримов мало кто знал Общее Наречие. Халдир попрощался с гостями и вернулся на северную границу, где теперь, после событий в Мории, разместили сильный сторожевой отряд. Леголас в шатре не ночевал: почти все время он проводил на деревьях среди своих сородичей, хотя каждый день навещал спутников и делился с ними новостями. Но вот что удивительно — Леголас часто приглашал с собой Гимли, и гном принимал эти приглашения с охотой.
Что же до остальных, то, собираясь вместе, они все чаще и чаще вспоминали Гэндальфа. Раны заживали, усталость утекала прочь, а боль утраты становилась все острее. Впрочем, о маге скорбели не только спутники. Нередко то с одного, то с другого мэллорна доносилась грустная эльфийская песня, в которой повторялось имя Митрандир — Серый Скиталец, как именовали Гэндальфа в Лориэне. Если рядом случался Леголас, его просили перевести, но эльф всякий раз отказывался: говорил, что от этих песен у него на глаза наворачиваются слезы.
А вот печаль Фродо, неожиданно для него самого, облеклась в робкие, неуверенные слова. Он всегда любил стихи, с удовольствием слушал вирши Бильбо, не говоря уже о прекрасных балладах эльфов Разлога, много знал наизусть, но чтобы сочинять самому — это ему и голову не приходило. Однако стихи сложились сами собой — родились в голове, когда он сидел у фонтана, и показались поначалу даже вполне сносными, хотя, прочитав свое сочинение вслух для Сэма, хоббит нашел, что прекрасные мысли рассыпались, словно пригоршня иссохших листьев.