На восточном склоне, почти у самой вершины, росла огромная разлапистая ель с выступавшими из земли корнями. Сойдя с дороги, хоббиты быстро набрали охапку-другую сухих смолистых ветвей и шишек, и скоро у подножия старого дерева весело затрещал костер. Пригревшись, все трое начали клевать носом: каждый выбрал себе ложбинку меж узловатыми корневищами, завернулся в плащ и погрузился в сон. О том, чтобы наладить дежурство, не побеспокоился даже Фродо: уж в Хоббитании-то кого бояться. Когда костер прогорел и остались лишь тлеющие уголья, из лесу стали выглядывать любопытные зверушки.
— Хоббиты! — принюхавшись, удивился пробегавший мимо лис. — Всякой я всячины насмотрелся, но чтобы хоббит спал ночью под деревом! А их тут целый выводок, аж три штуки. Что-то за этим кроется.
Он не ошибся, но в чем тут дело, так никогда и не узнал.
Наступило утро, бледное и сырое. Фродо проснулся первым и закряхтел: шея одеревенела, а спину чуть не насквозь продырявил отросток корня. «Далась мне эта прогулка, нет чтобы спокойненько на подводе поехать!» — подумал он, но подобная мысль посещала его в начале каждого похода. А вот следующая оказалась свежее: «Хапнюки-то небось на моих любимых перинах нежатся, а им на здешних корягах самое место». Он потянулся и крикнул:
— Хоббиты, подъем! Полюбуйтесь, какое утро!
— Нашел чем любоваться, — пробурчал Пиппин, выглядывая из-под одеяла одним глазом. — Эй, Сэм, завтрак подай к половине десятого! А воду для умывания ты согрел?
Сэм вскочил и, не сообразив спросонья, что к чему, виновато зачастил:
— Нет, сударь… Прошу прощения, сударь.
Фродо сдернул с Пиппина одеяло, угостил приятеля легким пинком и ушел на опушку. На востоке, из затянувшего мир туманного марева, поднималось красное солнце. Деревья, обряженные осенью в золото и багрянец, будто плыли по призрачному морю тумана. Дорога круто сбегала вниз и исчезала в лощине.
Когда Фродо вернулся, Сэм уже развел костер. Пиппин деловито выкладывал снедь и расставлял плошки.
— Явился наконец! — закричал он, завидя Фродо. — А где вода?
— Я что, ее в карманах таскаю?
— А где ж ты тогда шляешься? Мы-то думали, по воду пошел.
— Вот вместе и сходим. Фляги только не забудь прихватить.
Ближе к подножию холма отыскался ручей. Хоббиты наполнили фляжки и маленький походный котелок под ледяной струей, с плеском падавшей с высоты нескольких футов на серый каменный уступ, а заодно, пофыркивая и ежась, умыли лица и руки.
Завтракали по-хоббитски, плотно и не спеша, так что когда часу этак в одиннадцатом котомки наконец были увязаны, солнышко уже припекало. Спустившись по склону, путники перебрались через ручей, но тут дорога снова пошла в гору, и дальше так оно и заладилось: то вверх, то вниз, от холма к холму. Хоббиты запарились, котомки с припасами, одеялами и всем прочим с каждым шагом казались все тяжелее и тяжелее. Дневной переход сулил мало удовольствия. К счастью — не иначе, и сама дорога притомилась лазить по кручам — через некоторое время холмы кончились. За последней вершиной начинался длинный пологий спуск в широкую долину с рощицами да перелесками, которые сливались у горизонта в сплошное зеленое пятно: Лесные Кулички, откуда рукой подать до Брендивина. Правда, до самих Куличек было еще топать и топать по петлявшей впереди, словно бечевка, дороге.
— Дорога не кончается, а хоббит, глянь, качается, — проворчал Пиппин. — Кто как, а я без отдыха не могу. Давно обедать пора.
Он уселся на обочине и уставился в даль: где-то там, за туманами, протекала Река и проходила граница Хоббитании. Сэм стоял рядом, вглядываясь в манящие, неведомые просторы округлившимися от восторга глазами.
— Там ведь лес, да? — спросил он. — А эльфы в этом лесу живут?
— Не знаю, не слышал, — отмахнулся Пиппин.
Фродо молчал. Он-то по этой дороге хаживал, но сейчас тоже смотрел так, словно увидел ее впервые. Неожиданно он заговорил: вроде бы ни к кому не обращаясь, но громко и отчетливо:
— Малость похоже на давние вирши Бильбо, — заметил Пиппин. — Или сам сочинил, в его манере? Звучит не очень-то ободряюще.
— Не знаю, — пожал плечами Фродо. — Слова сами на язык пришли, вроде как сочинились, а может, припомнились. И впрямь похоже на Бильбо, перед уходом у него и стихи, и мысли были как раз в таком духе. Он частенько говаривал, что на свете есть только одна Дорога. Она, мол, как река: начало берет у каждого порога, а все тропки — ее притоки. Ступишь, говорит, на такую, подхватит тебя, понесет по течению и вынесет к Лихолесью, а там и к Одинокой Горе, а то и куда подальше. Так он обычно говаривал, на пороге Бебня, возвратившись после долгой прогулки.