А у нашего Кивы слово – железо. Что-что, а упорства в нем на троих. Весь в папашу. Когда он говорит, что будет играть красивее, чем те шарамыжники из балагана, то можете ему поверить. Один голос чего стоит! Если ничего не будет делать на сцене, только петь, и то его будут на руках носить.
И что вы думаете? Кива стал нас уговаривать открыть свой собственный театр. Зачем нам варяги? Мы это сделаем куда лучше.
– С ума сошел! Свой театр мы откроем?… Только этого нам не хватало! А где же будем играть? Не сегодня-завтра бродяги свернут свой балаган, сложат брезент, погрузят на тачку – и кончится театр. Если бы они здесь оставили свое хозяйство, тогда наш Кива был бы на коне.
Тут наш актер призадумался. Но вскоре нашелся:
– Как это негде нам будет играть?! В тупике нашего двора стоит сарай, где раньше держали коров или лошадей. Чем не театр? Нужно только дружно всем взяться: прежде всего очистить помещение, там теперь хозяина нет. Недельки две тому назад в том сарае стояли лошади балагулы – извозчика Файвиша. Он повез в Звенигородку пассажиров. В большом лесу, что по дороге, напали бандиты, отняли у людей все до нитки, и, когда негодяи подошли к балагуле, чтобы обыскать его, старик возмутился, вытащил оглоблю из повозки и бросился на бандитов. Одному размозжил голову, другому перебил ноги и пошел уже на третьего с поднятой оглоблей, но тот оказался при обрезе, выстрелил в разъяренного балагулу и убил его наповал.
Что долго говорить? Городок остался без отличного балагулы, а стойло в сарае – без лошадей.
Спрашивается, почему же Кива Мучник, сын кавалера Георгиевского креста и медали «За храбрость», не может занять сарай под театр?
Да, железная логика. Мы смотрели на парня завистливыми глазами: светлая башка. Как она варит у него, просто чудеса.
– Вы поняли? – уставился на нас Кива своими пронизывающими глазами.
Поняли, конечно, поняли! Стойло есть. Дело за малым: кто будет играть в стойле?
– Как это кто? – рассердился он. – Какие вы все бестолковые! Мы все будем играть! И вы будете играть, как пить дать! Я насмотрелся за эти дни, как это делают артисты, и пришел к выводу, что ничего тут мудреного нет. Каждый из вас будет у меня играть. Подлец буду, если не так! И получится куда ловчее, чем у тех шарамыжников. Вот увидите! Чтоб я совсем осиротел, если вру.
– Нет, дорогой, дела не будет! – заявили мы ему хором. – Никто из нас не намажет рожу сажей или краской, не выйдет перед народом строить комедии. Напрасно стараешься. Даром ты…
– Что? Даром? А почему вы решили, что играть будем даром? – пожал он плечами и состроил дикое лицо. – Даром петухи кукарекают! И то им за это платят пшеном… Мы будем продавать, как те балаганщики, билеты. Тысяча рубчиков один билет. А после спектакля отправимся все в кондитерскую, будем есть мороженое, закусывать пирожными, и дело с концом. А возможно, и котлет поедим…
Этими словами Кива Мучник нас всех сразил наповал, и мы тут же сдались.
Кто же мог отказаться от такого соблазна поесть мороженое с котлетами?!
Если мороженое и котлеты, то мы готовы кривляться «хоть целый день и делать все, что Кива нам прикажет.
4
Мы и не заметили, когда сорвалась со своим балаганом труппа. Должно быть, посреди ночи, когда весь городок крепко спал.
Эта орава, оказывается, вынуждена была бежать, так как большим успехом она у нас не пользовалась. Капиталистами они не стали. Остались должны хозяевам за обеды, чаи, ночлег.
Многие горожане прокляли артистов.
Нам все это было на руку.
У нас не будет конкурентов, стало быть, охотно пойдут смотреть, как мы играем.
Это нам понравилось. Но все же какое-то сомнение одолевало: видно, Кива Мучник – великий фантазер. Как это создать свой театр? Острая голова у него. Но есть у него один недостаток. Что-то придумает, возьмется горячо, а через день-другой все это забывает и выдумывает какую-то новую чепуху. Мы знали за ним такое.
День выдался знойный. Вода в колодцах высохла, и не только в колодцах, но и в окрестных озерах. Пить хотелось ужасно, губы пересохли, хоть беги к речке и хлебай болотную воду.
А тут Кива нам сулил мороженое, ситро, котлеты и еще какие-то блага, как же отказаться?
И мы сдались окончательно.
Оказалось на сей раз, что это не было шуткой или фантазией.
В субботу на рассвете Кива меня разбудил и шепнул:
– Ну, лентяй, хватит нежиться. Вставай немедленно. Дело есть!
– Какое дело? Отстань. Спать хочется…
– Я вполне серьезно. Подъем! Будем сегодня играть.
– Кто будет играть?
– Опять двадцать пять! Какой ты бестолковый, все будем играть. И ты…
– С ума сошел! – отмахнулся я. – Положи мне миллиард, разве я выйду на публику дурачиться? Ты что ж, не знаешь, я даже перед своей тенью робею…
– Дурень! – рассмеялся он. – Что значит «робею»? Ты разве не знаешь – кто стесняется, тот никогда не женится…
– И ты с ума сошел, Кива! Я думал, что ты шутил, когда говорил о театре, – попробовал я от него отбиться. – Больше ничего нам не остается, как выйти на сцену играть. Ты что, не знаешь, что вокруг гуляют банды? Они могут в любой час ворваться в город и устроить свой спектакль… Повсюду бродят сироты, женщины оплакивают убитых кормильцев, а мы будем дурака валять, играть в театр. Отстань. Дай поспать.
– А эти бродяги, что у нас играли, разве все это не понимали? Но ведь играли?… А чем мы хуже их? Конечно, вокруг творится черт знает что, жизнь не ладится… Бандиты, деникинцы жить не дают. Но жизнь ведь идет, – попытался мне растолковать Кива Мучник.
Больше он мне не дал раздумывать и приказал немедленно одеться, взять грабли, лопату, скликать всю нашу маленькую банду – мальчишек и девчонок, и через час-другой чтобы мы превратили стойло балагулы Файвиша – царство ему небесное – в первоклассный зал, иными словами – в лялечку, иначе останемся без мороженого, без всего… Понятно?
– Нет! Ничего не понятно.
– Странный ты человек. Ничего не понимаешь! – снова стал мне втолковывать новоиспеченный артист. – Я уже все продумал. Для меня уже все ясно. Сегодня после обеда продаем билеты и играем «Колдунью» или «Шестую жену». Понимаешь, я у этих шарамыжников поцупил какой-то ящичек, а там лежали потрепанные пьесы. И мы будем играть похлеще их. Можешь не сомневаться. Одно плохо: кто будет играть жен? Наши девчонки стесняются. На аркане не вытащишь их на сцену. Но это не беда. Ребят переоденем в женскую одежду, нацепим на их головы парики – я у тех негодяев разжился париками тоже, и краски есть, так что мы живем. Если не захотят играть жен, тогда поставим «Сиротку Хасю». Сирот, слава богу, у нас теперь немало. Больше, чем надо!
Выслушав эту тираду, я сказал:
– Ладно, пусть будет по-твоему. Сейчас соберу ребят, и уберем стойло, почистим все, соберем у соседей скамьи, табуретки и расставим, как положено. Достанем два одеяла и сделаем занавес. Только играть – пусть другие. Хоть убей, хоть режь, дай миллиард, играть не смогу. И все тут!
– Ой, от тебя можно чахотку получить! – воскликнул Кива. – Что значит не будешь играть? Будешь! Еще как! С треском, с присвистом! Аж дым пойдет из-под твоих копыт. И получится в тысячу раз лучше, нежели у тех портачей. Вот увидишь. Если я говорю, то знаю, что говорю. Я тебе прилеплю бороду, пейсы, надену длиннющий лапсердак, ермолку на твою дурную башку – и дуй, Мотя!