– Они не виноваты, – отозвалась Топоркова.
– Как не виноваты. А глаза на что? А вдруг бы ты вместо резца ей болванку чугунную сунула, она бы и притащила мне ее.
Девушки, улыбаясь, смотрели то на мастера, то на Клавдию Ивановну.
– А ну, козы, принесите-ка нам из столовой чайку, да не стойте зря, – и Наталья Никифоровна подала им литровую стеклянную банку, к которой протянулось сразу несколько рук. – Да деньги-то возьмите, попрыгуньи вы неугомонные!
Когда девушки убежали, Наталья Никифоровна, вынув из кошелки маленькую эмалированную кастрюльку, отложила на перевернутую крышку часть еды для себя, остальное подставила Топорковой.
– Клавочка, раньше поешь, а потом рассказывай, в кого влюбилась!
– Только любви мне сейчас и не хватало! – грустно отозвалась Топоркова.
Не глядя на еду, она подсела к столу и задумалась.
– Что у тебя опять стряслось, Клавочка? – серьезно спросила Наталья Никифоровна, вглядываясь в опечаленное лицо собеседницы.
Топоркова глубоко вздохнула, незаметные до того морщинки густо сбежались на ее открытом лбу, передернулись крепко сомкнутые губы, но она не заплакала.
– С Виктором у меня опять… Ушла на работу, его сонного на ключ заперла. Не придумаю просто, как с ним дальше буду!
– Что же сделал он, Клавочка?
– Говорить стыдно, да от людей не скроешь, Наталья Никифоровна, – решительно сказала она, будто готовясь встретить заслуженное осуждение. – Вчера ночью из дому бежать собрался. Всю получку мою взял. Мальчонку с собой сманил, тот у матери деньги унес. На вокзале их задержали да с милицией моего домой привели.
– А мальчонка-то чей?
– В одном классе учатся – Вадик Саянов. Его мать и помешала им. Она раньше меня хватилась, искать бросилась. Только Вадька тихий, это все мой натворил. Всю ночь не спала: ругала, стыдила, уговаривала, а он, как сыч, сидит и словечка из него не вытянешь. В окно бы не вылез да не удрал снова. Как вспомню, из рук все валится.
– Тебе надо было соседей попросить, присмотрели бы.
– Да где там! Я от стыда горю перед ними. И до чего ж обидно, Наталья Никифоровна! Освободила я своего благоверного разводом, а теперь с Витькой мучиться должна. Вон Саянова своему пригрозила, дескать, отец приедет, он тебе задаст! А я и припугнуть отцом не могу. И дернуло меня ещё с мальчишкой перед разводом разговаривать! Думала, легче мне будет, если разъясню ему всю правду, а получилось – срубила сук, на котором сидела.
– Клавочка, за развод не жалей. И тебе он не муж, и Виктору не отец, когда на руках у человека новая семья. Ты женщина молодая, здоровая, и не все свету, что в окошке. А за Виктора твоего надо взяться.
Белокурая ремесленница явилась с чаем, и разговор о Викторе был прерван. Наталья Никифоровна, воспользовавшись присутствием девушки, заставила Топоркову поесть.
– Теть Клавочка, – восхищаясь узором кружев, которые на досуге вязала кладовщица, попросила девушка, – а вы мне покажете, как начинать?
– Ты, Зоечка, раньше нитки да крючок купи, а потом она тебя научит, – подсказала мастер. – Ступай, до гудка во дворе погуляй, а то будешь все время в цехе сидеть, щечки-то твои быстро побледнеют.
Девушка догадливо улыбнулась и убежала из кладовой.
– Клавочка, – заговорила Наталья Никифоровна, когда они снова остались одни. – Иди-ка ты к начальнику цеха да на часок отпросись домой. Поглядишь, как там Виктор, а потом мы за него примемся…
– За кого, за Витьку?… – удивилась Топоркова.
– А за кого же еще? Поговорим с нашими комсомольцами, они уже одному такому вправили мозги. Станочника Алексеева сыну, – пояснила она. – Тоже от рук отбивался хлопец, школу бросал, а теперь учится, и отец им не нахвалится. А ты говоришь – отец. Вот он, Алексеев-то, мужчина, производственник ценный, а с сыном сладить не мог.
– Позор-то какой! Один сын, и проси чужих людей помогать…
– Не чужих людей, Клавочка, а свою семью. Коллектив тебе помощь окажет, и выправится твой Виктор, выправится. Вот еще с соседями поговорим. Клавочка, не возражай! – категорически запротестовала Наталья Никифоровна. – Сама я все устрою.
5
Когда поезд остановился, Саянов бодро спрыгнул с подножки вагона, прошел перроном к выходу, затем к трамваю. Но, дождавшись трамвая, не поехал. По дороге, хоть можно было и не бриться, завернул в парикмахерскую, затем, освеженный после бритья, он медленно, нарочно удлиняя путь, направился дальше.
Было еще рано, и он знал, что жена дома, а ему хотелось явиться в ее отсутствие и прежде встретиться с сыном.
Но как ни медлил Николай Николаевич, у знакомого подъезда он очутился довольно скоро. Поднявшись на площадку второго этажа, он постучал. Ему открыла молоденька незнакомая женщина с бумажками в темных волосах. Смущенная появлением мужчины, она спряталась за дверь и, не спросив, к кому он, впустила его. Захлопнув дверь, она побежала в глубь коридора и по пути заглянула в кухню: «Мария Андреевна, к вам гость!»
Вадик, ожидая, пока мама приготовит завтрак, лежал с книжкой в кроватке-раскладушке. Он слышал, как соседка Анечка крикнула на весь коридор: «К вам гость!» и сразу догадался: «Папа!»
Как был, в одних трусиках и босой, он проскочил под стол, стоящий на пути, и, оказавшись у двери, чуть не столкнулся с отцом, уже вошедшим в комнату. Отец тотчас отступил назад, будто испугавшись собственного сына. Вадик тоже растерялся. Саянов протянул руку и провел по мягким волосам сына своей широкой ладонью. Вадику показалось, что при этом отец даже оттолкнул его.
Комната Саяновых была так мала, что если не убрать раскладушку и не поставить на место стол, то двоим у входа не поместиться. И Вадик очень быстро расставил все по местам.
Когда вошла мать, отец отошел к столу, и, повернувшись к ней, сухо сказал:
– Здравствуй.
Наступила короткая и неловкая тишина. Казалось, каждый выжидал, чтобы заговорил другой.
Саянов сел на стул. Мария Андреевна, стоя у тумбочки с посудой, старательно терла полотенцем руки, будто к ним пристала смола. Вадик наблюдал за родителями.
Его мама в синем полинявшем халатике и камышовых туфлях на босу ногу, худенькая и бледная, со смешным пучком золотистых волос на затылке, собранных одною приколкою, в сравнении с отцом была маленькая и жалкая. Но Вадик удивился, когда взглянул на ее лицо: оно было таким сердитым, словно она сейчас же возьмет ремень и выпорет отца. «Эх, и будет тебе сегодня баня!» – сдерживая улыбку, подумал Вадик и отвернулся к окну.
– Ну, как вы тут живете? – прервал эту гнетущую тишину Саянов, затем, после короткой паузы, добавил: – Вырвался на один день, вечером должен выехать обратно.
Вадика удивило, что мать ничего не ответила на это.
Она окликнула сына и, вынув из сумочки ключ, сказала:
– Оденься, сыночек, и сбегай ко мне на работу. Отдашь ключ от стола и скажешь, что я сегодня не приду.
Пока Вадик одевался, отец курил и молча рассматривал его. Он заметил, что у мальчика рваные сандалии, и с негодованием подумал: «Даже обувь не могла приобрести! Сколько денег посылаешь ей, а сын носит такую дрянь!» Но вот Вадик начал натягивать брюки из серого бумажного коверкота, много раз выпущенные и надставленные руками матери. Надел рубашку, и Саянов без труда узнал в ней перешитое платье жены, которое перед самой войной он подарил ко дню рождения. «Как я не заметил этого в первый приезд? Видимо, действительно, моих денег им мало. Но ты, голубушка, тоже хороша! Неужели трудно было написать, что мальчишке нечего надеть?»
Когда Вадик собрался уходить, отец с напускной строгостью окликнул его:
– Возвращайся скорее, нигде не задерживайся. Надо будет пойти…
– Куда? – поинтересовался мальчик.
– В облоно, в гороно или еще куда-нибудь. Надо же тебя устроить хоть в детский дом что ли…