– Что тут? – раздался голос Кузьмы. Он вышел на шум из сарая и видел окончание схватки.
– Да вот… – Пахом заикался, голос его дрожал, но руки судорожно продолжали сжимать жердину. – Кобеля порешил, душегубец…
– Ты чего же наделал, Пахомка?! Это же смертоубийство! Дай глянуть на ратника, авось душа еще не покинула его.
Кузьма быстро приподнял тело, освободил ногу от стремени и опустил человека в сугроб в полусидячем положении. Он посветил фонарем и протянул:
– Кажись, готов, Пахомка. Беги к хозяину, доложи. А то нам тут от этого дела всем хана!
– Да как же… Ноги не идут, Куземка. Может, ты сбегаешь? Уважь.
Кузьма молча торопливо зарысил к крыльцу, бросив через плечо:
– Ворота прикрой!
В доме сразу же поднялся переполох. Страх, казалось, переполнял все его помещения. Забегали люди, замелькали лучины. Раздался сильно изменившийся голос хозяина:
– С чего это он к нам нагрянул, Кузьма?
– Да кто же его знает, хозяин. Может, от соседей пришлепал на поживу. У Калинникова шуруют уже давно. А это всего через две усадьбы. Вой бабий до сих пор слышен, – знать, не прикончили горемычных…
– Да, такое может быть. Да… – Сафрон Никанорович, мужчина лет пятидесяти, коренастый, широкий, озабоченно и в явной растерянности теребил квадратную бороду, силясь собраться с мыслями. – Так что же нам теперь делать, а, Кузьма?
– А чего тут кумекать? Либо ждать смертушки, либо, пока не хватились душегубы, закладывать сани. Бежать надо, хозяин. Бежать куда глаза глядят. Баб можно и оставить, авось не тронут, а нам… – Кузьма в отчаянии махнул рукой.
– Да как же так, вдруг? Хотя… Ты прав, Кузьма. Беги запрягай и забирай припас, харчи, а я тут свое добро соберу. Ступай!
Понеслись приказы бабам, советы. Петька тоже получил наказ собираться и помогать работникам с лошадьми. Во двор тащили снедь, припасы, меховые полости для тепла, бочонки, корзины, мешки. Кони всхрапывали, шарахались по сторонам, не хотели заводиться в оглобли. Пахом с Кузьмой тихо матерились и не отвечали на вопросы баб, которые крутились с мокрыми носами и глазами по двору и хороминам.
На крыльцо выкатился Сафрон Калуфьев в огромной шубе бараньего меха с ларцом под мышкой. Все знали, что в нем его немалая казна в серебре. Он молча подошел к пароконным саням и стал торопливо запихивать под солому свое достояние. Потом, как бы споткнувшись, спросил:
– А что с ратником делать? И куда бечь-то? Ведь застукают, как пить дать, а? Кузьма!
– Ась! Я тут, хозяин.
– С мертвяком что делать-то будем, отвечай!
– Зароем в снег, он и пролежит до весны.
– Тятя, – подал голос Петька, весь дрожащий от страха и возбуждения. – Сейчас монахов побитых по монастырям развозят. Вот и мы давай как будто то же сделаем.
– Узнают, бесы!
– Хозяин, а малец-то дело молвит, – Кузьма одобрительно глянул на съежившегося мальчишку. – Раздеть, завернуть, как положено мертвяку, положить на сани, да и в путь. Вроде как в монастырь, стало быть.
– В какой?
– То, хозяин, тебе решать. Брательник-то в каком схимничал? В Антониевском? Вот туда-то вроде как и направимся. Всем ведь ведомо, что он утоп. А ночью, в темноте, кто распознает, кого везем… Крови нигде нет, Пахомка его стукнул осторожно. Детина-то силушкой не обделен.
– Давай, Кузьма, спеши, а то как бы не нагрянули. Я пистоли захвачу. – Сафрон затрусил к дому, отталкивая баб, крутившихся тут же. Сказал:
– Все на вас, бабы, оставляю. Глядите и остерегайтесь. Я по торговым делам до Риги подался. Ясно? Глядите мне! Брысь с дороги!
Вернувшись с пистолетами и припасом для них, он с ужасом увидел на подворье всадника в московском наряде.
– Не дрейфь, хозяин! – раздался ухарский голос Кузьмы. – Я теперь буду вас охранять до самого монастыря. Эгей! Торопись, торговые! Мне не с руки тут валандаться всю ночь! Ха-ха!
– Фу ты, дьявол! Господи, прости и сохрани раба Божьего Сафрона! – купец приложил руку к сердцу, успокаивая его биение. – Ну и напужал ты меня, чертяка поганый. Ладно, молодец, Кузьма! Отблагодарю, коли выберемся.
Кони уже были запряжены, мертвец уложен. Сафрон в замешательстве оглядывал свое добро. А Кузьма все торопил, молодцевато гарцуя в тесноте двора. Нервное возбуждение вызвало у него приступ говорливости и бурную жажду деятельности. Он все покрикивал:
– Пахомка, отворяй ворота! Петька, держись за пароконной упряжкой, не отставай, а мы за тобой присмотрим. Пистоль спрячь и сам без дела не высовывайся. Но и не проморгай. И не дрожи, а то московиты учуют чего. Ну что, хозяин? Поехали? Бабы, пса спрячьте! – напомнил он, оглядываясь уже в воротах.
Бабы тихо подвывали в платки. Сердца их сжимались от ужаса, от всего, что их ждало уже, может быть, завтра, а может, и сегодня.
Кони, возбужденные беготней и криками, рванули по переулку. Кузьма трусил сзади, и Петька был ему в душе благодарен за это. Страх сковывал его. Он никак не мог отпустить рукоятку пистолета и только сейчас вспомнил о Фоме, которому обещался завтра дать шанс рассчитаться с ненавистными московитами. Он горестно, прерывисто вздохнул и бросил растерянный взгляд вперед, где виднелись передние сани. Сильные сытые кони, последние дни простоявшие без движения, ходко рысили по тесным переулкам и улицам. Неподвижные тени отца и Пахома маячили на светлом фоне снежной дали.
Псы яростно сопровождали беглецов своим хриплым лаем, но быстро затихали. Город был пустынен, и только в некоторых хороминах слышались вой да причитания баб, голосящих по убиенным, замученным и пропавшим родичам. В Новгороде таких домов становилось с каждым днем все больше, а причитания и вопли делались все тише. Люди уставали от скорби и от страхов. Все притуплялось, сглаживалось.
– Петька, – сказал Кузьма, наклоняясь к мальчишке, – сейчас будет рогатка на заставе у вала. Ты уж, того, не дрейфь. Сиди и слушай, можешь слезу пустить, это будет даже хорошо. Ясно? Авось проскочим. И не запамятуй – дядьку твоего везем в Антониев монастырь, а я ратник, к вам приставлен. Ну, держись, я вперед поскакал.
Петька не успел ничего ответить, как Кузьма проскакал к передним саням и возглавил маленький караван.
Вот и рогатка. Ратники с бердышами выступили вперед.
– Стой! Кто едет? Вылазь, досмотр!
– Погодь, служивый! – Петька узнал голос Кузьмы. – Глянь-ка, в санях монашек. По монастырям их развозим на погребение. Приказ царя.
– Поглядим-ка. А чего так много добра тащите? Не велено.
– Неведомо мне то. Приказано не чинить препон. Да и поминки-то надо по-божески справить людишкам. Чай, и монастыри теперь не очень-то при достатке. Мы ведь и их пощипали.
Петька насторожился, затаил дыхание. Слышно было, как ратники шурудили соломой, бормотали что-то. Потом раздался голос отца:
– Родимые, не оскверните прах Божьего человека. Вот возьмите на поминки, помяните раба Божьего Силантия, царствие ему небесное.
Петьке стало неловко за отца, но потом он представил себя на его месте и решил, что так оно и нужно было. Потом он вздрогнул, услышав, как шаги приближаются к нему. Ратник подошел, спросил окающим голосом:
– А тут чего?.. А-а, малец! Кто таков будешь?
– Племяш я покойного, дяденька, – ответил Петька дрожащим голосом, а слеза сама собой скатилась до подбородка. Он шмыгнул носом, утерся рукавицей и поглубже под шубейку сунул руку с пистолетом.
– Ну ладно, мальчонка. Не мы в том повинны, а ты поплачь, авось на небесах это зачтется покойнику. – И, обернувшись к рогатке, ратник крикнул: – Эй, Захарка, пропусти монашка. Пусть едут, раз царев указ есть.
– Бывайте, служивые! – крикнул Кузьма. – Держите и от меня, в монастыре, чай, найдется для меня замена, а как возвращаться буду, к вам непременно загляну, помянем покойничка, раба Божьего.