У Ференца Давида испортилось настроение. Он по-своему любил Имре и, хорошо зная тетю Ирму, не на шутку встревожился. Похоже, она замышляет что-то серьезное против Имре. А это, совершенно ни к чему, особенно сейчас, когда фабрике должны присвоить звание «Передовое предприятие». Ведь он и сам окажется в выигрыше, если его брат выведет стоявшую на пороге краха фабрику в число передовых предприятий области. Ему вспомнились трудные пятидесятые годы. Как ему помогло тогда при заполнении всевозможных анкет то, что его брат Имре Давид с детских лет принимал участие в подпольном коммунистическом движении, а теперь учится в Москве. Да, с какой стороны ни взгляни, он всегда использовал брата в своих целях, прикрываясь им, как щитом. Вот бы хорошо примирить его с тетей Ирмой, чтобы вся семья в мире и согласии могла сесть за общий стол! Но как это сделать? Абсолютно права тетя Ирма: большой ошибкой было приглашать Залу на фабрику, ведь Имре с детских лет находится под его влиянием. Ведь именно Миклош Зала настроил брата против тети Ирмы, объяснив, что она бесчеловечно эксплуатирует его и поэтому для Имре будет лучше переселиться в их лачугу и пойти работать на фабрику, чтобы стать самому себе хозяином. Тогда же Фери получил от брата письмо, в котором тот метал громы и молнии по адресу тети Ирмы, называя ее бессовестной кровопийцей и хапугой. Фери пытался вразумить его: мол, тетя Ирма единственная их родственница после дяди Жиги, и, пока он на фронте, нельзя оставлять бедную женщину одну. Но Имре и слушать его не захотел, он слушал только Миклоша и старого Залу.
Ференц Давид, закурив сигарету, задумчиво наблюдал за струйкой дыма. Наверно, он потому и ненавидит Миклоша Залу, что тот отнял у него брата. Да, по-видимому, в этом вся суть. А ведь как они привязались друг к другу, когда осиротели. Первое время их было просто водой не разлить.
Вошел Бела Вебер.
— Прошу прощения, шеф, — улыбнулся этот подвижный, как ртуть, белокурый молодой человек, подходя к столу.
— Садись, Бела, — сказал Ференц Давид. — Что нового? Как прошла премьера?
Вебер взъерошил пальцами шевелюру.
— Если честно, шеф, то спектакль дерьмовый. Конечно, так прямо писать не стоит. Ведь Шомкути — наша местная достопримечательность. Надо бы как-то поосторожнее, чтобы не обидеть.
— А Падар как считает?
Вебер скривил губы.
— Падар — дурак. Ты же сам знаешь, шеф, он по своему обыкновению напишет, что в этой кажущейся бессмыслице заложен глубочайший философский смысл современности.
— Да, да, — отозвался Ференц Давид, — с этим олухом мы явно просчитались. А кто был на премьере?
— Все, кроме тебя. Из Будапешта критиков понаехало видимо-невидимо. Давненько я не видал такого парада. Был там и твой братец со своей дивной супругой. Ну, женщина, доложу я тебе! Пальчики оближешь.
— Стоп! — поднял руку Ференц Давид. — Жена брата — табу. Ясно?
— Ну конечно, — засмеялся Вебер. — Чего же тут не понять? Табу так табу. Представляешь, все уездное начальство туда припожаловало. Во главе с Чухаи. Только Ауэрбахов не было.
— Шандор сейчас в Пеште, — задумчиво произнес Ференц Давид, и перед его мысленным взором возникло красивое лицо Ирен, ее аппетитное тело. Даже самому себе он боялся признаться, что влюблен в нее. Ирен понимает это и под настроение кокетничает с ним, но ничего лишнего себе не позволяет. Отшучивается, начинает расхваливать его жену: какая, мол, та красивая да умная. Вот чертово отродье! И за что она только любит этого недоумка, этого пентюха Шандора Ауэрбаха? А ведь действительно любит, и слепому видно, да Ирен и сама этого не скрывает. Он снова увидел, как наяву, ее ладную фигуру, улыбающееся лицо. В это время раздался голос Вебера, и видение исчезло.