Балла мрачно взирал на мальчика и думал о том, что зять во многом оказался прав. С Ирмой ему справиться не удалось. Она безраздельно главенствовала в доме и подчас обращалась с ним не как с нареченным супругом, а как с лакеем. Как с управляющим. Но, черт возьми, он еще не сдался! Он еще возьмет верх над проклятой бабой!
Балла погладил мальчика по голове.
— Ну что ж, Имре, не хочешь — как хочешь. — Он встал, аккуратно завернул хлеб и сало в бумагу и сунул в карман. — Но я должен тебе кое-что разъяснить. По закону я — твой опекун. И тетя Ирма тоже. Поэтому ты обязан нас слушаться. Ты же еще ребенок. И у тебя ничего нет. Мы тебя кормим, поим и одеваем, человека хотим из тебя сделать. Заботимся, чтобы ты вырос честным и работящим, и ничего плохого тебе не желаем. Так что лучше нам ладить друг с другом. А будешь кочевряжиться — пеняй на себя.
— Уйду я. Не хочу у вас жить!
— Куда ты, к чертям собачьим, пойдешь?
— Не знаю. Куда глаза глядят.
— Да у тебя, кроме нас, никого нет.
— Все равно я здесь не останусь.
— Сбежишь? Ну и глупо. Попадешь в жандармерию — и тебя быстренько приведут обратно. Лучше пораскинь мозгами, стоит ли так себя вести. Тетя Ирма вовсе не враг тебе. Раз она говорит, что не следует дружить с Миклошем Залой, значит, на то есть причина. Неужели в вашем классе мало ребят, с которыми можно подружиться, чьи родители — честные, порядочные люди? Что, в конце концов, подумают в поселке о нас с тетей Ирмой, когда узнают, что ты дружишь с этим Миклошем Залой, у которого отец из тюрем не вылезает?!
Он повернулся и вышел из комнаты.
3
Солнце еще припекало вовсю, когда Имре пересек площадь Героев и, обогнув корчму Йожефа Шиллера, свернул на широкую улицу Пелтенберга. Он сильно запыхался, и пришлось сбавить шаг. По обеим сторонам за невысокими оградами и широкими двустворчатыми воротами тянулись ряды аккуратных домиков с просторными палисадниками. Тротуары были выложены цементной плиткой с канавками по краям для стока воды. Возле домов виднелись клумбы: на одних буйно цвели тюльпаны и нарциссы, другие были только что вспаханы граблями, подготовлены под рассаду. Постепенно акации вдоль дороги сменились кряжистыми каштанами.
Увидев у одного из домов пожилую швабку, возившуюся с цветочной рассадой, Имре вежливо поздоровался. Женщина обернулась, с приветливой улыбкой кивнула в ответ и худой морщинистой рукой поправила на голове темно-синий узорчатый платок.
— Скажите, пожалуйста, тетенька, правильно я иду к склону горы Рокаш?
Женщина ответила на ломаном венгерском:
— Прафильно, да. Сейчас мост через речка, потом быть этот склон.
Имре поблагодарил и весело, чуть ли не вприпрыжку пустился дальше. Приближаясь к речке, он заметил, что тут уже и дома победнее, и ограды не такие затейливые и вызывающе-цветастые, как в начале улицы. И клумб в этих дворах было меньше, зато повсюду виднелся увядший прошлогодний бурьян. Сточные канавы вдоль тротуаров засорились и испускали зловоние. Имре перешел по мосту через речку Терцель. В обычно широком и полноводном русле сейчас мирно струился поток глубиною едва ли по пояс мальчику. Имре остановился. Отсюда как на ладони просматривались домишки на склоне горы Рокаш, притулившиеся среди раскидистых деревьев, стреловидные прямые улочки, дальние холмы, на которых выделялись в лучах яркого солнца ослепительно белые стены виноградных давилен и выложенные бутом входы в винные погребки.
Имре легко отыскал кузницу и дом Миклоша, крытый черепицей. Здесь улицы уже не были вымощены камнем, в колеях, оставленных колесами телег, вода почти не высыхала; тротуарами же служили плотно утоптанные тропинки в глинистой почве. Во дворах копошилась ребятня, взрослые трудились на огородах. Все вокруг утопало в зелени. Перед кузницей стояли три лошади, привязанные к телегам, и пожилой лысый мужчина в кожаном фартуке подковывал одну из них. Другой мужчина — видимо, владелец лошади — помогал ему, остальные, покуривая, наблюдали за их работой.