Миклош работал в саду вместе с матерью. При виде нежданного гостя лицо его озарилось радостной, но слегка удивленной улыбкой. Тыльной стороной ладони он вытер пот со лба и торжественно провозгласил:
— Мамочка, смотри, это же мой друг Имре!
Худая женщина в черном платке выпрямилась и, опершись на черенок лопаты, уставилась на мальчика, стоявшего у калитки. Из дома выглянула старушка, вытирая о фартук испачканные в муке руки; из-под платка у нее выбивались седые пряди.
Имре почтительно поздоровался с женщинами, переводя взгляд с одного изможденного лица на другое.
— Добро пожаловать, — сказала мать Миклоша, — проходи.
Они вошли в дом.
— Имре, — растроганно начал Миклош, — я так счастлив, что ты к нам пришел. Я уже столько рассказывал о тебе маме.
Имре, смущенно озираясь, остановился посреди просторной, чистенькой, скромно обставленной кухни.
— Располагайся, — Миклош показал приятелю на канапе.
Имре сел и еще раз огляделся. Он словно оказался у себя на хуторе. Правда, там на кухне у них не было печки, но в остальном сходство было поразительным. На него нахлынули воспоминания: наводнение, гибель родителей, приезд в Бодайк, унижения, события последних дней и часов. Глаза опять наполнились слезами, а к горлу подступили рыдания. Миклош бросил на друга участливый взгляд.
— Что с тобой? — спросил он.
— Я не хочу жить у дяди. Не могу больше… — И тут Имре горько расплакался.
У Миклоша от жалости перехватило дыхание. Женщина села рядом с мальчиком, обняла его за плечи и по-матерински прижала к себе. Старуха, месившая тесто, на минуту оторвалась от работы.
— Поплачь, поплачь, золотинушка, глядишь, и полегчает, — сказала она и потянулась за скалкой. — Видно, обидели тебя крепко?
— Поесть не дали, — сквозь всхлипывания пробормотал Имре.
— Боже мой, с этого надо было и начинать. Любишь картофельный суп? — спросила мать Миклоша. — От обеда остался, сейчас подогрею. — И с этими словами она захлопотала у плиты. Бабушка сноровисто освободила место на столе, достала из шкафа тарелку и ложку, быстро нарезала хлеб.
— Можешь сальца поесть, — продолжала женщина. — А может, ты больше любишь яичницу? Так я мигом поджарю. С луком.
— И молока еще немного есть, — добавил Миклош.
Он умолчал о том, что молоко это было оставлено ему на завтрак. Да и зачем об этом говорить? Для Имре ему ничего не жалко, а сам он похлебает и пустой суп с тмином.
Имре не заставил себя упрашивать — жадно набросился на еду, словно оголодавший волчонок, но при этом успел и пересказать в подробностях все, что случилось с ним в дядином доме.
— Они знают, что ты пошел к нам? — спросил Миклош.
— Конечно нет. Откуда? Да я все равно туда не вернусь.
Стоявшая у плиты женщина промолвила:
— Сынок, я бы тебя с удовольствием приняла: где трое кормятся, там и четвертый не оголодает. Спал бы ты в комнате Миклоша. Но ведь я не могу этого сделать, закон не позволит.
— Жандармы сразу отведут тебя обратно к дяде Жиге, — вмешалась бабушка, — он ведь твой опекун.
— И его жена тоже, — добавила женщина. — Так что я советую тебе вернуться, другого выхода нет. Но ты в любой момент можешь приходить сюда. Мы всегда тебе рады.
— Приходи, когда заблагорассудится, — поддержала ее старушка и погладила мальчика по голове. — Надеюсь, ты все понял?
— Понял.
— Ну вот и хорошо. — Мать Миклоша кивнула и вышла на кухню.
Имре немного успокоился. Теперь, когда желудок был полон, будущее не казалось ему таким мрачным, как несколько часов назад.
— Знаешь, что я сделаю, если они опять будут надо мной издеваться?
Старушка бросила тревожный взгляд на мальчугана, но промолчала. А Имре продолжал:
— Оболью керосином их дом и подожгу. Пусть тогда попляшут.
— Не говори глупостей, — оборвал друга Миклош. — Тебя живо в исправительную колонию отправят.
— Пусть отправляют, а я сбегу.
— Куда ж ты побежишь, милок, — встряла в разговор старушка. — Тебя быстро отыщут. Вдруг огонь перекинется на другие дома? И, чего доброго, полпоселка сгорит… Ой-ёй-ёй… Ты, видать, парень, белены объелся! Виданное ли дело — дом поджечь! Надо же такое выдумать!
Имре угрюмо молчал.
— Ну, сбежишь ты, а где прятаться станешь? — спросил Миклош. — Ты ведь и окрестностей не знаешь.
— А ты знаешь?