— Черт знает! — ответил молодой человек. — Может, и ревную. — Он налил в бокалы вина. Оба выпили. — Понимаете, шеф, Анико — совершенно беззащитна. Того и гляди угодит в чьи-то сети.
— Что значит «беззащитна»? — спросил Зала, отыскивая взглядом Анико среди танцующих.
— Она воспитывалась в детском доме. Родителей не знала. У нее никого нет, и, по моему разумению, в людях она мало разбирается. В детском доме их не готовят к жизни. Растут они там в замкнутом пространстве, за семью запорами. А затем в один прекрасный день выпадают из этого гнездышка, не успев опериться. У фабрики есть договоренность с детским домом: многие девушки оттуда приходят к нам, как становятся совершеннолетними. Заканчивают шестимесячные курсы, получают специальность и становятся сами себе хозяйками. У них появляются деньги, которые надо тратить с умом, а их этому никто не учил. Общежития у нас нет, поэтому они вынуждены снимать комнаты. Лично я не приветствую подобные дела. Ведь черт знает, в какое окружение они там попадают, с кем якшаются, кто их учит жизни.
— Анико тоже снимает комнату? — спросил Миклош.
— Да. У вдовы Баллы. Уже третий год.
— Я думаю, там она в хорошем месте. Тетя Ирма — женщина строгих правил.
— Что верно, то верно. Мужчин она в дом не пускает, даже мне не позволяет заходить, хотя знает, что я к Анико с самыми серьезными намерениями…
— А это действительно так?
— А что, разве плохая девушка? — вскинулся Земак. — Красивая и очень добрая. Только иногда ей как будто вожжа под хвост попадает. В такие минуты с ней просто сладу нет. Посылает меня к чертовой бабушке и во всякие другие места. Ну, да ничего, приноровлюсь. Мне бы хотелось, чтоб она сдала на аттестат. У нее чертовски светлая голова. Но покамест она и слышать об этом не хочет.
Миклош взглянул на танцующую девушку и с горечью промолвил:
— Чувствую, ненавидит она меня всем сердцем. Интересно бы знать, почему.
Земак ответил не сразу.
— Я думаю, что тетя Ирма вбила ей в голову всякие глупости. Да еще женщины на фабрике. Но вы не беспокойтесь, шеф. Я проведу с ней воспитательную работу.
— Это лишнее, — сказал Миклош. Он заметил сидящую за одним из столиков Юлию и, извинившись перед Земаком, подошел к ней: — Здравствуйте, Юлия. Вы разрешите?
Юлия улыбнулась.
— Присаживайтесь, Миклош.
— Вы не танцуете? — спросил он, садясь.
— Стара я уже для танцев. — Юлия с улыбкой и любопытством взглянула на него. — Миклош, а вы действительно меня не узнали?
— Нет конечно. Сколько лет прошло. И потом, вы так похорошели…
Юлия перебила его:
— Перестаньте, Миклош. Я выросла, постарела. Только и всего.
— Вы меня неправильно поняли, Юлия. Это вовсе не комплимент потенциального ухажера, а простая констатация факта. Как поживает ваша матушка?
— Спасибо, понемногу. Ей ведь уже под шестьдесят. Самое страшное, что она до сих пор не может пережить смерть отца. Они очень любили друг друга, жили душа в душу. А мать — женщина религиозная и свято верит в загробный мир, где они с отцом встретятся. Поэтому жаждет смерти, сознательно готовится к ней. Жизнь ее уже не интересует. Я в общем-то тоже религиозна на свой лад, но никогда не оторвусь от повседневной действительности. Наверно, потому, что я иногда восстаю против бога и ловлю себя на том, что теряю веру. Скажите, а как вы себя здесь чувствуете?
Миклош помедлил с ответом.
— Да как вам сказать. Пока работаю — хорошо. Работа меня увлекает. А как только выхожу за ворота, чувствую себя отверженным.
Юлия смотрела куда-то вдаль.
— Не знаю, — медленно вымолвила она, — правильно ли вы сделали, что вернулись. У многих тут слишком предвзятое мнение о вас. Я, правда, его не разделяю. Помню, отец и перед смертью говорил: «Миклош Зала — порядочный человек». А я привыкла верить отцу.
— Спасибо, Юлия, — отозвался Миклош. — Приятно слышать. Значит, у меня уже два сторонника.
— Кто же второй? — полюбопытствовала Юлия.
— Бела Земак. Замечательный парень.
Юлия выпила глоток пива.
— Я думаю, — медленно проговорила она, — что у вас не два сторонника, а гораздо больше. Только не у каждого хватает духу признаться.
— А что вы думаете об Имре?
— Человек, достойный всяческого уважения. Меня поражает то, что он делает на фабрике. Фантастическая работоспособность, помноженная на веру в успех. Я только одного опасаюсь.
— Чего же?
— Он очень доверчив и наивен. Боюсь, как бы его не втянули в какую-нибудь грязную историю. Знаете, Миклош, здесь, в уезде, все связаны друг с другом невидимыми нитями. Здесь свои законы. Либо ты им подчиняешься и ведешь игру, которую от тебя требуют, либо…