Эмилио стал подозревать Анджолину, только когда она пришла, одетая таким образом, и на встречу с ним. Анджолина заявила, что когда она возвращалась домой поздно от него, то её видели знакомые, и она боялась, что её увидят выходящей из этого дома, который не пользовался хорошей репутацией, и поэтому она так маскировалась. О, наивная! Анджолина не догадалась поведать Эмилио мотивы, по которым она переоделась и в тот вечер, когда он встретил её переодетую на лестнице.
В один из вечеров Анджолина пришла на встречу с опозданием более чем на час. Для того чтобы она не стучала в дверь, рискуя привлечь внимание других квартирантов, Эмилио спустился и стал ожидать её на лестнице, ступени которой были изогнутыми и грязными. Эмилио опёрся на перила и даже согнулся, чтобы быть ближе к той точке, в которой должна была появиться Анджолина. Когда он видел, что идёт какой-нибудь незнакомец, то прятался обратно в комнату. Всё это продолжалось нестерпимо долго, и нервное возбуждение Эмилио возросло неимоверно. В конце концов, он уже не мог оставаться на месте. Позже, мысленно возвращаясь в это состояние напряжённого ожидания, Эмилио казалось чудом, что он его пережил.
Когда же Анджолина, наконец, появилась, то уже не хватило просто её вида, чтобы успокоить Брентани, и он обрушил на неё свои неистовые упрёки. Анджолина не придала им особого значения и решила ответить на них лаской. Она отбросила в сторону платок и протянула руки к его шее. Широкая одежда обнажила её, и Эмилио почувствовал, что она пылает жаром. Он посмотрел на Анджолину повнимательнее: её глаза блестели, а щёки были покрыты румянцем. Ужасное подозрение пришло Эмилио на ум:
— Ты только что была с другим! — заорал он.
Анджолина оставила его, относительно слабо запротестовав:
— Ты с ума сошёл!
Не очень сильно обидевшись, Анджолина принялась объяснять ему причины своего опоздания. Синьора Делуиджи долго не отпускала её, пришлось даже бежать домой, чтобы переодеться в эту одежду, а дома мать заставила её поработать прежде, чем дать уйти. Это были вполне веские причины для того, чтобы объяснить и десять часов опоздания.
Но у Эмилио больше не оставалось сомнений: Анджолина пришла к нему из объятий другого. В мозгу Эмилио сверкнула отчаянная мысль — требовалось нечеловеческое усилие, чтобы избавиться от этой низости. Он должен был больше никогда-не ложиться с ней в эту постель, ему надо было сейчас же оттолкнуть её и не возвращаться больше к ней никогда. Но Эмилио теперь знал, что означало это никогда: горе, постоянные сожаления, бесконечные часы беспокойства и горестных снов, а затем бездействие, пустота, смерть всех фантазий и желаний — самое страшное из всех возможных состояний. И Эмилио испугался. Он прижал Анджолину к себе, и единственной его местью стали слова:
— Я и сам не стою большего, чем ты.
Теперь возмутилась Анджолина и, высвободившись из его объятий, сказала решительно:
— Я никому никогда не позволяла так со мной обращаться. Я ухожу отсюда.
Она захотела надеть платок, но Эмилио ей помешал. Он поцеловал её и обнял, умоляя остаться. Не являлось трусостью отречься от своих собственных слов, заявив что-нибудь, но, увидев, что Анджолина настолько решительна, Эмилио восхитился ею, будучи всё ещё слишком потрясённым. Анджолина почувствовала, что полностью оправдана, и уступила ему. Но не сразу. Она остановилась, заявляя, что это был последний раз, когда они виделись, и только в момент расставания согласилась, как обычно, договориться о дне и часе следующей встречи. Анджолина понимала, что одержала верх, и больше не вспоминала причину ссоры, и не старалась заставить Эмилио поверить в свою невиновность.
Эмилио продолжал надеяться, что такое полное обладание, наконец, закончится тем, что освободит его от резких проявлений чувств. Но, напротив, он с той же яростью восстанавливал в сознании образ Анже, который всё больше разрушался изо дня в день. Недовольство заставляло Эмилио утешаться только в своих сладких снах. Следовательно, Анджолина давала ему всё: обладание своим телом и даже поэтические сны, будучи их источником.