— Бин Сань, ты чего? Это ж байцзю. Он и должен так пахнуть, — пояснил мне ушастик похоже очевидную для любого китайца истину.
Это национальный напиток наш, — подтвердил мою догадку пробудившийся в голове после достаточно продолжительного молчания Каспер. — В нем смешаны ароматы гнилых фруктов, земли и козьего сыра, который многие путают с запахом потных ног.
— Байцзю, говоришь, — ухмыльнулся я. — Че-т ни разу пробовать не доводилось.
— Бин Сань, так ты ж вообще раньше ни капли спиртного в рот не брал, — охотно закудахтал рядом на предложенную тему ушастик. — А я вот неоднократно байцзю смаковал. И в барах, и дома. Запах, конечно, у напитка специфический. Но, знаешь, это только по первости. На самом деле к нему быстро привыкаешь…
Ты че задумал⁈ — белугой взвыл в параллель с Ва Гонем его куда как боле сообразительный друг. — Я только-только из этого кошмарного тумана вернулся! Дай хоть часик еще среди людей побыть!
— И рад бы, но гнида следователь, чую, житья здесь нам не даст. Потому придется снова рискнуть и довериться проведению, — не таясь ответил я Касперу.
— Чего? — ожидаемо нахмурился нифига не понявший ушастик.
— Бухнуть, говорю, мне срочно надо, — шокировал я Ва Гоня.
И пока ушастик потрясенно примолк, а Каспер, наоборот, изводил меня жалобными воплями о наносимом непоправимом вреде его юному телу столь частыми алкогольными злоупотреблениями, я решительно встал и, подвалив к мирно бухающей компании, распорядился:
— Эй, убогие, ну-ка полстаканчика бурды своей мне на пробу налейте.
Побитые утырки злобно переглянулись. Де Раст на всякий пожарный отодвинулся к краю шконки и схватился обеими руками за подвязанную челюсть.
— Че, гамадрилы, по-хорошему не понимаете, что ль? Так я ща по новой всех ушатаю. И все остатки в бутылке себе заберу.
Берегись! Тот, что слева, тянет из рукава что-то острое! — предупредил меня Каспер.
Похоже, выпитый алкоголь придал извращенцам уверенности в себе, и они снова решили погеройствовать.
Доверившись призраку, я тут же перешел от переговоров к действию. Пара разящих сверху вниз, и задумавший исподтишка пырнуть меня утырок, со сломанным носом и отбитым ухом, сам рухнул со скамейки на бетонный пол. В падении из его правой руки действительно вывалилась заточка и улетела под шконку «сломанной челюсти».
Тут же с разворота я пробил хуком начавшего подниматься со скамейки утырка справа. Этот баран успел цапнуть со стола бутыль с вонючим пойлом, намереваясь, видимо, разбить ее о мою голову. Вот только, из-за опьянения и недавнего нокаута, двигался он куда как медленней меня. И мой удар в челюсть буквально снес едва оторвавшего задницу от скамейки ушлепка. Гамадрил с сочным шлепком въехал затылком в бетонный пол и отключился с оставшимися на скамье пятками в стопудовом ауте. Выпавшая в падении из его руки бутылка, от столкновения с бетоном, увы, разлетелась вребезги, и запах прелых носков от пролившегося лужей на полу байцзю стал настолько плотным, что у меня аж заслезились глаза.
Оставшиеся два противника, очканув, заскулили о пощаде. Вернее, заскулил, бухнувшись передо мной на колени, и отбивая земные поклоны, лишь один дееспособный извращенец. Инвалид Де Раст же испуганно замычал и трясущейся рукой указал на свой стакан, с еще не вытянутой через трубочку второй порцией вонючего пойла.
— Че, урод, типа мировую выпить предлагаешь, — хмыкнул я, поднимая предложенный стакан. — Вот че вы за люди-то, такие гнилые? Нельзя что ль было вот так вот сразу?
— Бин Сань, ты же не будешь это пить! — осмелился подать голос с нашей кровати Ва Гонь. — Он же оттуда своим поломанным ртом тянул. Фу! Гадость какая…
Во-во! — подхватил в голове Каспер. — Он же, наверняка, слюней и крови туда напускал. Бэээ!..
— Да это пойло, один хрен, воняет, как… — не договорив, я зажал пальцами нос и выпил переставшую быть вонючей алкашку из стакана.
Глава 32
— Давай-давай, д-дружище Ва Гонь, шевели коп-пытцами-то! Не сачк-куй! — вдохновлял я на спортивный подвиг товарища, хотя сам уже не чувствовал ног и рук от лютого холода.
— От-т-тстань! Дай м-мне сп-покойно сдохн-н-нуть! — заклацал зубами закутанный в две толстовки ушастик, но все равно дрожащий от озноба, как листва на ветру.
— Б-будешь сачковать, к-кофту свою обратно заб-беру!
— Да блин! У м-меня все б-болит! — Ва Гонь сквозь слезы продолжил с грехом пополам повторять за мной нехитрые гимнастические упражнения.
— Пот-терпи еще чуть-чуть, б-братан. Скоро н-нас обязательно отсюда в-выпустят.
— Т-ты это говорил уже, н-наверное, сотню раз. Н-но вот чего-то все не в-выпускают.
— Надо верить, б-братан. И б-биться до конца.
— А в к-конце, один фиг, п-придется сдохнуть!
На это мне нечего было ему возразить. Потому как, положа руку на сердце, я сам не очень-то уже и верил, что мы без потерь сможем выкарабкаться из этой передряги. Потому что практически сразу после того, как я выпил крепкий алкоголь и благополучно отправил в туман Каспера, в нашу пресс-хату ворвались охранники и, выставив нас злодеями, отмудохавшими «мирных» сокамерников, отправили охладиться в карцер.
В такие совпадения я не верю. Объяснение начавшейся черной полосе лежало на поверхности и заключалось в том, что Каспер, наверняка, снова лажанулся с выбором, загадав у Контролера самый паршивый вариант развития событий.
Карцер, где мы оказались, являл собой эдакий каменный мешок три на три метра, с полутораметровым (а может даже на десяток сантиметров и поменьше) потолком, под которым комфортно чувствовать себя могли только гребаные карлики. А нормальным людям приходилось либо постоянно горбиться, либо бесконечно напрягать ноги в полуприсяде. Скамеек или нар, на которые можно было б присесть или прилечь, здесь не было от слова совсем, как, впрочем, и иной мебели. И вообще из удобств в карцере имелась лишь зловонная дырка в одном из углов, исполнявшая здесь видимо роль примитивной до абсолюта параши. Но низкий потолок и отсутствие элементарных удобств не шли ни в какое сравнение с самым лютым трэшем карцера. Основная беда для попавших сюда в зимний период арестантов заключалась в том, что карцер совершенно не отапливался. До такой степени, что на стенах и потолке местами висели обширные пятна измороси, как в натуральном морозильнике.
Температура здесь была практически такой же, как на улице. И, чтоб не околеть от мороза, пришлось в спешном порядке разрабатывать комплекс упражнений, позволяющий чередовать разнообразные махи руками и повороты туловища на полусогнутых ногах, с наклонами и приседаниями — на прямых. Хорошо еще зимние кроссы у нас не отобрали, правда без шнуровки они не плотно сидели на ногах и постоянно грозили коварно соскочить, но толстая подошва все же отменно защищала ступни от ледяного пола.
Через мои-то подогреваемые непрерывной разминкой жировые отложения морозу было пробиться не просто, а вот дрищу ушастику согреться одними лишь упражнениями в этом морозильнике оказалось нереально. Пришлось сразу же пожертвовать трясущемуся, как осиновый лист, Ва Гоню свою толстовку. Но и эта моя жертва согрела тощего товарища ненадолго. Через считанные минуты ушастик в двух кофтах дрожал даже сильнее, чем раньше в одной.
Меня же, несмотря на всю мою показную браваду, мороз тоже неотвратимо начинал скручивать в бараний рог. Кожа на голом торсе побагровела до малинового оттенка и утратила чувствительность, руки с ногами все хуже слушались подаваемых мозгом команд. Четкие и ровные поначалу упражнения, постепенно превращались в судорожные корявые рывки. И лишь закаленная в горниле тысяч и тысяч изнурительных боксерских тренировок железная воля не давала мне опустить кулаки и сдаться невидимому врагу. Трясущегося же в беспрерывном ознобе товарища заставлять бороться приходилось уговорами, угрозами, а порой (уж чего греха таить) и волшебными звездюлями.
— В-все д-дальше б-без м-меня! — отстучал зубами очередную морзянку Ва Гонь, и без сил рухнул на ледяной пол.