Машник. Зачем нам такие дорогие самолеты, если приходится надеяться только на молитвы?
Алоис. Если ты так настроен, ты никогда не попадешь в Карлсбад.
Машник. Который теперь называется Карловы Вары, Алоис. Как я только подумаю о том, сколько бы мне там пришлось менять досок, с меня сразу пот градом течет. А «Пупп», господин директор, вы уже знаете? «Москва» они его теперь назвали.
Горбах. «Москва»? Вот это да...
Машник. С этим покончено, ничего больше не выйдет. Дети не хотят уезжать отсюда. Когда собирается землячество, детей хоть палкой загоняй. Теперь я пойду захороню доску.
Горбах. Но заметь это место, Машник.
Машник. Я посажу на нем незабудки. (Уходит налево.)
Горбах и Алоис в растерянности стоят друг перед другом.
Горбах бросает быстрый взгляд в сторону крольчатника.
Горбах. Ты уже сосчитал праздничные значки, Алоис?
Алоис. Нет еще.
Горбах (радуясь этому). Давай я тебе помогу. Возьми эту коробку, а я эту. (Садится и начинает считать.)
Алоис. Это вам не положено, господин директор! Прошу вас, если кто-нибудь придет...
Горбах. Все люди равны.
Алоис. Только перед богом, господин директор! А перед ним мы предстанем самое раннее после смерти.
Горбах. Значит, ты веришь, что молитва чему-то помогает, Алоис? В политическом смысле, я имею в виду.
Алоис считает значки.
Алоис. Самое глупое, что коммунисты не верят ни в какого бога, значит, они ослеплены и все на свете оценивают иначе. И вдруг им покажется, что они самые сильные на свете, и тогда они нападут. Поэтому-то и надо молиться, чтобы их осенило и им стало понятно, что они слабее.
Горбах. И ты в это веришь?
Они считают значки.
Скажи, ты теперь ненавидишь меня?
Алоис. Этого я себе никогда не позволю, господин директор.
Горбах. Я хочу сказать: из-за кроликов.
Алоис. Что важнее — кролики или дело?
Горбах. У меня же есть сын, Алоис. В этом все дело.
Алоис. Капеллан Бёрингер в Сент-Фаццене говорил, что собственность — это базис!
Горбах (прекращая работу). Алоис, Алоис! Скажи прямо, куда ты два раза в неделю исчезаешь по вечерам? Анна говорит, что ты ходишь в церковь.
Алоис. Так оно и есть.
Горбах. Мне же ты можешь откровенно признаться, Алоис, что ты снова начал встречаться с теми людьми.
Алоис. С какими людьми, господин директор?
Горбах. Ну, с теми... прежними. Может быть, ты снова на стороне рабочих. Они же частично добились успеха во всем мире. Возможно даже, что это стоящее дело. Я хочу сказать: не может так дальше продолжаться, когда у одних есть все, а у других — ничего. В настоящий момент вы снова под запретом. Временно. Но что должно случиться, то случится. Просто История всегда сильнее человека. Например, сильнее, чем ты и я. Согласен?
Алоис. Безусловно, господин директор.
Горбах. Все люди должны быстро объединяться и сотрудничать друг с другом, как только оказывается, что Истории вздумалось сделать еще один шаг вперед. Ну как, тебе это подходит?
Алоис. Да, конечно.
Горбах. Ну, а что обычно получается? Упорное сопротивление против того нового, что рождается, а потом люди начинают удивляться, что столько народа погибает.
Алоис (мягко улыбаясь). Я уже понял, что господин директор хочет ввести меня в искушение.
Горбах. Дважды в неделю проводить вечера в церкви, Алоис... (Смеется.) Это ты можешь рассказывать Анне.
Алоис. Если точно сказать, то по средам я помогаю Меснеру из Святого Венделина. Трудно поверить, сколько работы в такой церкви. А по воскресеньям, после церковной службы, сидим у Меснера и беседуем.
Горбах. Ладно, Алоис, я же понимаю, что ты не имеешь права ни о чем рассказывать. Только помни, если ты со своими друзьями нуждаешься в таком месте, где вам никто не может помешать, то комната за рестораном всю неделю к вашим услугам. Ужин заказывать не обязательно. Прибыль надо получать с богатых. Ну как, мы поняли друг друга?
Алоис. Это очень по-христиански сказано, господин директор.
Горбах. Ах ты хитрая бестия!
Одновременно появляются: слева — Потц и Шмидт, справа — Земпер и Блаб.