– Роману «Улисс» Джеймса Джойса и переходу от эры Гутенберга к эре цифровой.
Он выпалил первое, что пришло в голову. Короткая пауза, а затем, словно послушно вторя внутреннему голосу, он прибавляет:
– На самом деле меня попросили рассказать о конце печатной эпохи.
Долгое молчание.
– Что, собираются закрывать все типографии? – наконец спрашивает мать.
Насколько он знает, родители не имеют ни малейшего представления о том, кто такой Джойс, и еще того меньше, что за роман скрывается за названием «Улисс», к тому же они застигнуты врасплох неожиданно возникшей темой конца печатной эпохи, и теперь смотрят на него с таким выражением, словно окончательно убедились, что, хотя его физическое здоровье и пошло на поправку, душевное явно страдает от жестокого воздержания, которому он предается вот уже два года – с тех пор, как резко бросил пить. По крайней мере, ему кажется, что они думают именно об этом, и он склонен считать, что в этом есть немалая доля истины – абстиненция и впрямь влияет на него не лучшим образом, кого он пытается обмануть? Он теперь чересчур погружен в собственные мысли, а вынырнув, говорит первое, что приходит в голову, не задумываясь, как это произошло сейчас с «Улиссом» и вселенной Гутенберга.
Следовало выдумать что-нибудь другое. Но, как говаривал Селин, «нырять – так с головой». Раз он объявил, что собирается в Дублин, значит, будет гнуть свою линию сколько потребуется. Съездит в Дублин. Только этого ему и не хватало. Зато сам сможет убедиться, соответствуют ли действительности многочисленные подробности того странного сна. И если он обнаружит черно-красные двери бара под названием «Коксуолд», это будет означать только то, что они с Селией и впрямь рыдали тут, сидя на земле, в ходе трогательной сцены. Когда? Наверное, до того, как никогда тут не были.
Он поедет в Дублин, в столицу Ирландии, в страну, о которой не знает практически ничего, ну, разве что, если память ему не изменяет, – ничего, потом проверит в Гугле, – Ирландия обрела независимость в 1922 году, в том же году, когда – еще одно совпадение! – родились его родители. Он почти ничего не знает об Ирландии, но неплохо знаком с ее литературой. Если на то пошло, У.Б. Йейтс – один из его любимейших поэтов. С другой стороны, именно в 1922 году был напечатан «Улисс». Он мог бы отслужить заупокойную службу по вселенной Гутенберга в дублинском соборе, кажется, Святого Патрика, если он ничего не путает, там, где окончательно обезумел Антонен Арто, поверивший, что у святого точной такой же посох, как у него.
Родители по-прежнему смотрят на Рибу с таким видом, словно затянувшаяся трезвость теперь затягивает его самого в опасную пучину аутизма, к тому же, кажется, они укоряют его за то, что он осмелился заговорить с ними о Джойсе, прекрасно зная, что они не имеют ни малейшего представления об этом господине.
Отец ерзает на диване, кажется, он собирается что-то возразить, но опять говорит только, что хотел бы, чтобы ему объяснили.
Еще раз? Похоже, отец начал пародировать сам себя. Или это неожиданный проблеск чувства юмора?
– Что, отец? Гроза уже кончилась. Что еще мы можем тебе объяснить? Непостижимое измерение?
Отец невозмутимо продолжает начатую фразу, теперь он желает знать, почему именно его сына выбрали, чтобы говорить о закате эпохи Гутенберга. А кроме того, его интересует, отчего сын до сих пор не сказал ни единого слова о Лионе. Может, он туда и не ездил и пытается скрыть это от родителей? Они привыкли, что он рассказывает им обо всех поездках, и его сегодняшнее поведение настораживающе и противоестественно.
– Может быть, у тебя есть… не знаю… любовница, и ты ездил не в Лион, а возил ее на Тибидабо. В последнее время ты ведешь себя очень странно, и я, как отец, чувствую себя обязанным тебя предостеречь, – говорит отец.
Риба вот-вот расскажет ему, что ездил в Лион исключительно для того, чтобы похоронить все существующие в мире литературные теории, включая ту, что он сам создал прямо в отеле. Ему очень хочется найти в себе силы высказать это, потому что последние отцовские слова показались ему совсем не смешными. Но он сдерживается. Потом встает и приступает к церемонии прощания. Во-первых, дождь кончился. Во-вторых, он знает, что, когда родители выговаривают ему за что-то, – это, как правило, просто уловка, попытка задержать его еще чуть-чуть. Но он не может оставаться там ни минутой дольше. Он вдруг понимает, что позволил отцу чересчур контролировать свою жизнь. Да, он – единственный сын, к тому же бездетный, и, наверное, поэтому он так неестественно, так по-детски зависит от родителей, но всему должен быть предел. Когда-то они с отцом страшно ссорились. Потом наступил мир. Но в такие дни, как сегодня, Рибе кажется, что отец тоскует по временам, когда у них случались серьезные размолвки и баталии. Как если бы он предпочитал хорошую рукопашную миру и взаимопониманию. С другой стороны, не исключено, что ссоры позволяют его старому отцу чувствовать себя живее, и он бессознательно ищет повода для скандала.