Но эти Хозяева, которых она ощущала всей шкурой, были настолько ужасны, что хуже любой катастрофы, и о них она старалась не думать. Только иногда, когда на рассвете облака становились красными, — она, казалось, что-то про них понимала, и тогда выла, и дрожала, и в отчаянии поджимала хвост.
Но, к счастью, это чувство быстро проходило, и тогда можно было ненадолго заснуть, ткнувшись носом в порог. Спала она чутко — в любой момент мог вернуться Аронсон. Если он не сделает ужасной ошибки, то, конечно, появится. Ужасной ошибкой в воздухе тоже пахло, но собака этот вариант отметала. Как-никак она третий год знала своего Аронсона. 9.
На стене клуба «Интеграл» при Управлении (все клубы при управлениях традиционно назывались «Интеграл», и многие находили это забавным) кто-то написал перед уходом в шахты древнее четверостишие, от которого Волна оставила всего несколько слов — остальное стерлось, посеклось и как бы вдавилось в стену, так что проступало теперь словно из глубины веков: каждый… постель… окна… метель… идет… Вероятно, это было что-то любовное. Это было тревожно и таинственно. Мы в постели, а кто-то идет. Горбовский никаких таких стихов не знал.
Перси сидел напротив и смотрел печальными собачьими глазами.
— Ноги моей больше не будет на «Тариэле», — повторил он.
— Что же, Перси, — сказал Горбовский, — прекрасно вас понимаю. И даже не стану отговаривать. Мне давно уже казалось — капитан, вы знаете, должен быть в курсе настроений команды, — что мы вам здорово надоели. Мы вам уже на Владиславе надоели.
— Если бы только вы! — сказал Перси.
— Это тоже понятно, — кивнул Горбовский. — На Владиславе вообще все было глупо и молодо, но тогда все мы, если угодно, были стажеры.
— Это «Возвращение», — напомнил Перси.
— Я помню. Я в широком смысле.
Повисло грустное молчание.
— Помню, я всегда думал, как будет выглядеть наш последний рейс вместе, — признался Горбовский. — Ну, всегда же думаешь. Я никогда бы не представил даже, что это будет рейс на Радугу. Но всегда догадывался, что последний рейс надо бы туда, откуда не возвращаются. Или, иначе, туда, где хочется остаться. Вот вы придумали что-то такое. Но у меня сильное подозрение, что это все-таки зря. Вспомните, не было ни одного удачного опыта.
— Это тогда, — упрямо сказал Перси. — Теперь произошло нечто вроде жертвы, и можно предполагать, что она принята.
— Да ну на фиг. Что за глупости. Такое чувство, что вся планета провалилась в совершенно неприличную архаику. Жертвы, принятие…
— Это тоже может быть, но вероятнее другое. Вероятнее, что этого только и не хватало для полноценного запуска. Может быть, как раз сегодня Радуга — идеальное место для нуль-Т.
— Ну да, ну да, — безропотно согласился Горбовский. — В рассуждении того, что сегодня отсюда действительно очень хочется транспортироваться. Мы же знаем — сильное желание уже половина успеха.
Он часто теперь цитировал школьные истины, желая показать то ли их совершенную справедливость, то ли полную бесполезность. Радуга стала очень неуютным местом, крайне неуютным; как все места, где было когда-то очень хорошо, а теперь вообще не осталось ничего хорошего. И силы, в руках которых она теперь находилась, были безлики и неназываемы.
— По крайней мере, стартовое ускорение будет колоссальное, — заявил Перси, словно это было его личной заслугой. — Вы же не считаете меня пошляком, способным на самоубийство?
— Боже упаси, — искренне сказал Горбовский. — Какое самоубийство, о чем вы. Из всей Радуги на самоубийство в очень отдаленной перспективе способен только Камил, и то потому, мне кажется, что он уже, в сущности, на это и решился со своей Дюжиной. Но у него вышло недостаточно. Остальные получили то, что хотели, и построили себе прекрасную новую жизнь. А он хотел совсем другого и с тех пор все ищет случая, который бы его убил. Со временем, возможно, он просто примотает себя к дереву, обольется бензином и вынет зажигалку. И самое обидное, что зажигалка у него не сработает.
Они посмеялись, причем довольно весело. Им представился примотанный к дереву Камилл. Они его недолюбливали, как всегда недолюбливают современники любого коллегу, которому всего мало.