И он отбыл на Землю, оставив себе только одну привилегию — подняться на «Тариэль» последним. Но перед тем, как взойти, оставил дежурному записку и попросил отдать ее первому со «Стрелы», кто вернется на Радугу.
Дежурный не понял, о чем он говорит.
— Со «Стрелы»? — переспросил он. — Думаете, они сюда? Не на Землю?
— Подозреваю, что сюда, — пожал плечами Горбовский. — Кто-нибудь обязательно вернется. Так вы передайте ему, ладно? И если он скажет «нет», дайте мне знать.
— А если скажет «да»? — в изумлении спросил дежурный.
— Ну тогда тем более! — воскликнул Горбовский уже почти с прежней, издевательски-приветственной интонацией. — Тогда прямо сразу! Но я подозреваю, что он скажет «нет». И это будет означать только одно: что у него все получилось. И теперь его окружность нигде, а центр везде. 23.
Прошло полтора земных года, когда на Радугу, весь персонал которой составлял теперь тридцать человек, прилетел грузовой «Кузов» с пятеркой пассажиров. Четверо сменяли вахтовиков, а пятый был Аронсон, нуль-физик, улетевший тогда со «Стрелой» за несколько мгновений до Волны.
Аронсона некому было узнавать, а то сказали бы, конечно, что он неузнаваем. Он был похож на старого пса, даже, кажется, пуделя — с черно-седыми кудрями, одышкой и трагическими глазами навыкате. Он был похож на еврея, смирившегося с тем, что ему везде гетто. Он был одет так же, как в день отлета с Радуги: холщовые штаны и рубаха в красно-синюю клетку.
— Вам люди не нужны? — спросил он молодого кадровика, прибывшего сюда без году неделя.
— В принципе, нет, — сказал молодой. На прежней Радуге отвечали бы многословно, с натужными шутками, доказывая, что люди везде нужны, людям все рады и вообще люди — это хорошо, но теперь здесь господствовал деловой стиль разбитой армии.
— Я все умею, — сказал Аронсон, не обижаясь. — Не только теорию там, а, может быть, грузчиком… Робот не все может, бывают вещи, когда руками надежнее.
— Ну я посмотрю, — пообещал кадровик без особого энтузиазма. Энтузиазм теперь вообще выглядел дурным тоном. — А почему вы именно к нам? Масса же вариантов…
— Да как сказать, — неопределенно ответил Аронсон. Настроение у него постепенно улучшалось, потому что, видимо, он скучал по Радуге. — Меня тут ждет кое-кто. Ой, мы там такое видели, не сказать, не описать. Очень интересно, но не совсем приятно, не очень. Там было как? Калиненко довольно-таки сразу сказал, хотя я и до него понял: мы инфицированы, и если бы мы остались — то Волна бы это все смыла, и можно было бы жить дальше. Но мы улетели, мы как бы оттянули пружину, и теперь она, конечно, ударит. Он интересно объяснял, у него такая картина мира своеобразная — ну, что вы хотите, звездолетчик, много времени проводит один, голова думает сколько влезет, иной раз до такого додумывается!
— У нас тоже на дежурстве не сахар, — заверил его дежурный.
— Но вы другое дело, — уважительно сказал Аронсон, — вас же потом прислали. Вы появились, когда все уже вот это. А с нами должно было случиться, но мы избежали. И теперь мы это всюду несем с собой. Калиненко умный, он сразу сообразил. И мы теперь куда ни прилетали, нас всюду ждало такое, что это ужас. Прилетим куда-нибудь, а там Волна. Буквально все сидят и ждут. Или прилетим, а там эпидемия. Еще не все мрут, но прямо вот-вот. А один раз прилетаем — там наводнение, представляете? Вся планета буквально на глазах превращается в огромный океан, и что самое обидное, мыслящий! Это что же он такое будет мыслить, кто может это представить? Мы иногда, не поверите, даже заправиться не успевали: прилетаем так — бах! — надо уже улетать. Некоторым надоедало, и они оставались. А некоторые решили летать, пока не вы́летаем весь этот запас катастроф. Но я вот попросился на Радугу, потому что, мне кажется, тут сейчас самое безопасное место. Понятно, что Вселенная вступила в эсхатологический период, это бывает, я читал где-то. Но поскольку у нас все уже было, то я счел как-то разумным вернуться, вне зависимости от того, что тут теперь.