— А что про нас говорят? — с живым интересом спросил дежурный.
— Ну всякое, — не очень охотно сказал Аронсон. — Говорят, что всякие явления.
— Ой, тут такие явления! — с энтузиазмом воскликнул радужанин. — Иногда по ночам такое, что просто с ума сходишь. Собака бегает, воет.
— Собака в порядке? — живо спросил Аронсон.
— В полном. Ее подкармливают, но как она ест — никто не видит. И воет все время.
— Это по мне, — непонятно сказал Аронсон. — Ну, теперь перестанет. А еще что?
— Да всякое. Танцующие созвездия, потом эти призраки, иногда снег такие формы принимает — прямо непонятно, кто лепит! Какие-то будто невидимые дети, но очень ужасные. Такого слепят иногда, выходишь — мама дорогая! Но некоторые считают, что это все глюки. Я, если честно, вообще не очень понимаю, зачем тут держать пост, но считается, что рано или поздно расконсервируют производство, вот, может быть, тогда мы все как-то пригодимся.
— Очень может быть, — согласился Аронсон. — Мне кажется, что самое лучшее место сейчас то, где все уже произошло. Так что вы не против, если я останусь?
— Да оставайтесь, — сказал дежурный. — У нас неплохо вообще-то, только бюрократии много. Вы же знаете, тут до сих пор все бумажное. Сейчас вас оформлю, и чайку попьем. Пока вы не оформлены, извините, я не имею права.
— Да-да, — равнодушно сказал Аронсон. — Я что-то подобное и предполагал. Ну, вы дежурьте пока, я потом зайду и оформлюсь. Пока прогуляюсь, посмотрю, как чего.
— Минуту, — сказал дежурный. — Тут Горбовский — помните, десантник? — вам записку оставил. Щас.
Он слазил в ящик стола.
— Лично мне? — удивился Аронсон.
— Ну, не прям вот лично-лично, но первому, кто вернется.
Аронсон внимательно прочел три строки, написанных идеально четким, тонким почерком Горбовского: «Встречался ли вам где-либо в ваших путешествиях Перси Диксон, бортинженер „Тариэля“? Он провел эксперимент по нуль-Т второго типа и покинул Радугу с моей помощью».
Этим он как бы размазывал ответственность.
— Нет, не видел, — с изумлением сказал Аронсон. — А что, можно было?
— Наверное, можно. Горбовский бы огорчился, наверное. Я ему передам. А он, в свою очередь, просил передать, что у Перси теперь центра нет, а окружность везде.
— Да, интересно, — сказал Аронсон, хотя это было ему совсем не интересно и не очень понятно. От десантников везде одно беспокойство. — Все-таки я прогуляюсь, можно? Очень мечтал, как прилечу, — а тут весна.
— Только в Детское не ходите, — предупредил дежурный. — Там Зона, туда без защиты не надо.
— Конечно-конечно, — закивал Аронсон. — А кстати, интересно, почему именно там. Но это я посмотрю, разберусь. Времени много, правда?
Но дежурный уже его не слушал, потому что дежурил. Он был погружен в дежурство с головой, как лесник в свое лесничество, как ответственный за КПП в свое КПП.
Аронсон постоял в дежурке, потом вышел на снег и задрал голову к небу. Танцующих созвездий в эту ночь не было, а вот Змей летал, удивительный бесхозный Змей, водимый незримой рукой. Он напоминал о тех океанских просторах и зеленых степях, которые были здесь когда-то, но еще, возможно, и будут. Он как бы обещал все это, потому что жизнь брала свое, и кое-где даже уже подтаивало. Все говорило о начале нового цикла, в том числе странные скорбные звуки из-под земли. Это коренное население страдало от того, что жизнь на поверхности опять нормализуется и надо будет возвращаться под землю. А может, это оно так радовалось — поди разбери кто-нибудь, какие неземные чувства скрываются в этом деликатном скрежете и постанывании, — словно большие массы льда скрипят, оседают и трутся друг о друга.
Аронсон сунул руки в карманы и зашагал в сторону Северного шоссе, мурлыча себе под нос:
Ты каждый раз, ложась в постель,
Смотри во тьму окна
И помни, что метет метель
И что идет Волна.