— Если ты не понял, — Шатунов никому не выкал, — можно подойти после уроков, я, может быть, что-то подскажу.
— Да нет, что там не понять, — с легкой досадой сказал Борисов. — Дженкинсу, например, это тоже неинтересно.
— Какому Дженкинсу? — не понял Шатунов; видно было, что об этом физике, или кто он там был, он слышит впервые, а это было как минимум маловероятно.
— Такому Дженкинсу, — терпеливо сказал Борисов. — Еще такой есть Шариф. Ему тоже неинтересно.
Тут подал голос Хвостенко, который в физике разбирался лучше всех, регулярно ездил на олимпиады, готовился в МФТИ и время от времени консультировался у Шатунова насчет особенно заковыристых задачек. Всего Сканави он перерешал к шестому классу.
— Юрвас, — сказал он со своего третьего стола, за которым сидел с Юдиной, такой же продвинутой. — Вы на него не обращайте внимания. Он не знает ни черта, но очень грамотно себя позиционирует.
— Он вообще …нутый, — выкрикнул любимую формулу Биргер.
— Подумаешь, ну не физик, но почему сразу …нутый? — сказал Шатунов, явно радуясь поддержке. — Ты не стесняйся, — обратился он уже к Борисову, — если не сразу все понятно, я в конце концов объясню. Ты у нас человек новый…
— Я человек новый, — скучно протянул Борисов, слегка наклонившись вперед и упираясь длинными пальцами в стол, — вы человек старый, спасибо, я ценю вашу предупредительность.
Юрвас поперхнулся, но проглотил это.
— Борисов, — сказал он проникновенно, — мне кажется, твои комплексы осложняют тебе учебу. Будь проще, и само пойдет.
— У кого другого пошло бы, — грустно ответил Борисов. — Но я председатель совета отряда.
— Чего ты председатель? — удивился Юрвас.
— Я председатель совета отряда, а еще бывает предатель совета отряда, — сказал Борисов и уставился глазами с рыжими искрами прямо в переносицу Юрвасу, как будто именно Шатунов и был предателем совета отряда, успешно скрывающим этот ужасный факт из своего пионерского детства. — Но я не предатель совета, поэтому у меня не получится быть проще.
Юрвас помолчал с полминуты, шумно высморкался и продолжил с того места, на котором задал Борисову вопрос про физический смысл калории, а Борисов сел на свою камчатку и продолжил делать пометки в «Пеликане».
На перемене он сразу подошел к продвинутому Хвостенко и сказал ему с чрезвычайно приятной улыбкой, какой я никогда прежде у него не видел:
— Поздравляю, дорогой товарищ. Теперь вы член совета отряда.
Он достал из кармана своей замши глянцевый прямоугольник и протянул его Хвостенко, который попервости отшатнулся, но потом послушно взял карточку.
— Звони, если что, — сказал Борисов, поднес к виску два пальца, как бы салютуя, и отошел.
Я немного выждал для приличия и подошел к Хвосту. Он всегда меня консультировал, если было надо, и вообще был человек добродушный, целиком сосредоточенный на тайнах мироздания, мало кому интересных.
— Можно глянуть? — спросил я тихо.
Хвост не стал мне показывать карточку и вообще смутился.
— Там телефон, — сказал он еще тише, — больше ничего. 2.
Само собой, я тут же вбил в поисковик этого Дженкинса — по-русски и по-английски; самый известный Дженкинс оказался автором одной музыкальной пьесы в минималистском духе, выражавшей, как было сказано, крайнюю тревогу; нашелся и ролик, на котором очень толстый и очень печальный человек дирижировал струнным оркестром, а оркестр играл пьесу, в которой повторялась одна и та же действительно быстрая и тревожная тема, как будто толстяк запыхался и никак не мог начать говорить, но знал безусловно что-то неприятное и касающееся всех. Все остальные Дженкинсы вообще ничего из себя не представляли — где-то жили, состояли в каких-то сообществах и выкладывали снимки своих семейных торжеств. Но ситуация продолжала меня тревожить, и вид Хвоста мне не очень понравился, а потому я рискнул написать Мистеру Риперу. Никогда нельзя было предугадать, на что он ответит: иногда его спрашивали о вопросах жизни и смерти, о смертельной любви или об эмиграции, — а он молчал или отделывался глумлением, но иногда какой-нибудь идиот спрашивал, как провести дома наиболее забавные опыты с полиакрилатом натрия, — и он вдруг начинал в деталях рассказывать, как извлечь его из памперса. Короче, я обнаглел и со всеми респектами спросил его на голубом глазу, что почитать о Дженкинсе и насколько вообще релевантны (я недавно выучил это слово) его мнения о современной физике.