— Ну например! — приставал я. Мне почему-то казалось, что именно по содержанию этих картин многое можно было сказать о Борисове и его прежней жизни и, может быть, даже о предках, — но Шаинян только и смог описать картину, на которой в ряд стояли трое арлекинов в клетчатых костюмах, но без голов. Еще на одной картине было звездное небо, просто звездное небо, одни светящиеся точки покрупней, другие помельче. Еще висел портрет человека с длинным лицом, выражавшим крайнее неодобрение. Фотографий на стенах не было, прислуга не появлялась, родителей не обнаруживалось. У двоюродного брата собирались всего дважды, на зимних каникулах, когда Борисов по каким-то причинам не мог собрать людей дома. У двоюродного брата была дочь, которую Шаинян охарактеризовал как самую красивую девушку, когда-либо им встреченную.
— Ну хоть на кого похожа? — расспрашивал я.
— Этого я не могу объяснить, — говорил Шаинян со значением, и акцент его от нервов усиливался.
На собраниях Борисов иногда раздавал задания. С советом отряда он вел себя как истинный председатель, то есть до объяснений не снисходил. Он вручал карточку с телефоном, типа такой же, которую выдавал при посвящении, и там тоже стояли только имя и номер. По номеру надо было позвонить, представиться именем, которое Борисов тоже называл, оставаясь наедине с очередным порученцем, и задать условный вопрос. Вопрос был, как правило, идиотский, то есть внешне в нем не было ничего особенного, но стоило ли звонить, чтобы спросить «Который час?» и в четверть восьмого получить ответ «Половина шестого»? Отзыва Борисов никогда не говорил, он предупреждал только: тебе ответят. А правильно ли ответят? Это абсолютно неважно, отвечал он в своей манере. После этого надо было прибыть по адресу — или встретиться в магазине, почему-то чаще всего в чайной лавке на Никитской, — выпить там чаю, непременно ни говоря ни слова (это было фундаментальное условие), а потом получить пакет. Иногда Борисову передавали не пакет, а книгу. Название книги никак не было связано с тайной совета отряда: иногда это были «Любимые стихи о городе на Неве», а иногда шахматные задачи Тригорина. Понятное дело, что книги служили не для изучения шахматных задач, а либо для шифровок, либо для передачи вложенных в них фотографий; чрезвычайно любопытный Прошкин внимательно пролистал переданную ему книгу «Фольклор австралийских аборигенов» и действительно обнаружил в ней фотографию середины прошлого века, с зубчиками, на которой была изображена девочка лет двенадцати с ликующим, сияющим лицом, — но это ликование было такого свойства, что отчего-то немедленно становилась ясна дальнейшая судьба этой девочки, очень безрадостная. Может быть, она была болезненно худа, и это изобличало скрытый недуг и скорую гибель, а может быть, просто в этой щербатой улыбке была такая беззащитность, с которой в наших местах долго не проживешь; но снимок этот произвел на Прошкина очень грустное впечатление. На обороте была надпись косым школьным почерком: «На память обо всем чего лучше бы не было», с пропущенной запятой. В этом пропуске была почему-то особая печаль. Конечно, он ни о чем не спросил Борисова, но Борисов, принимая книгу, смотрел на него испытующе, наверняка о чем-то догадавшись.
Меня вся эта таинственность угнетала главным образом потому, что я никак не мог получить приглашение в совет отряда, в котором было уже пятнадцать человек со всей школы, — но в феврале прием новых членов прекратился, потому что Борисов на одном собрании сказал, что хватит. В школе Борисов стал фигурой исключительной важности, на моей памяти ни у кого не было подобного авторитета, хотя он не изменился, по-прежнему учился средне и некоторый интерес проявлял только к математике. У нас не было общественных поручений, и вообще нас старались не напрягать; до коллективных выездов в Питер или Казань Борисов не снисходил. Его звали Игорь, но это имя шло к нему не больше всякого другого, и по имени к нему никто не обращался. Шаинян сообщил, что на квартире Борисов разговаривал несколько иначе, чем в школе: речь его становилась несколько, что ли, книжной. Он рассказывал таинственные истории без конца и предлагал желающим додумать этот конец. Что особенно интересно, он никогда не предлагал выпить, хотя все наши с седьмого класса хвастались алкогольными подвигами. Иногда Борисов вкатывал тележку с пирожными, иногда чай, а иногда просто раздавал желающим колу. Не предлагал даже бутербродов. После посещений борисовского жилья совет отряда не расходился, а шел в ближайшую кофейню, где по тайному уговору никогда не обсуждали услышанное, а с загадочным видом трепались о ерунде.