Мне было и жалко его, и любопытно, и немного спустя я к нему подошел:
— Шая, что за ключ?
— Слушай, не лезь ко мне, а! — вскрикнул Шаинян с такой болью, какую я сроду не предполагал в этом довольно нахальном и плохо воспитанном восточном человеке.
— Я ничего, — сказал я, — но просто если этот председатель тебя будет нагибать…
— Цвет, что ты знаешь! — совсем уже страдальчески воскликнул Шаинян (Цветков — это моя фамилия, на всякий случай, но вам она все равно ничего не скажет, потому что у отца другая). И я понял, что действительно ничего не знаю о совете отряда и самом отряде, и впервые всерьез об этом пожалел. 4.
В апреле Карина Степанова неожиданно упала в обморок, вызвали скорую, и, хотя ничего серьезного у нее не оказалось, директрисе каким-то образом стало известно, что Степанова входила в совет отряда. Видимо, о нем знали и раньше, поскольку проболталась Коала, но считали это невинным делом вроде игры в дроны (о которой тоже никто понятия не имел — разве что родители были в курсе, что мы собираемся поиграть). У Степановой обнаружилось что-то вроде нервного истощения, это тоже было понятно, потому что у ее родителей как раз в это время начались большие неприятности; как часто бывало теперь, они кончились ничем, все повисло — вообще все постоянно подвисало, словно дожидаясь окончательного решения, которого все вроде бы и ждали, а вместе с тем боялись. Всем было понятно, что дальше так нельзя, а вместе с тем возникало подозрение, что потом вообще ничего не останется и поэтому пусть уж как раньше. Степанова была девочка чувствительная, и очень возможно, что на нее давила не только родительская ситуация, но и атмосферный столб в целом. Вдобавок зима была затяжная, весна медленная, случались снегопады, все ходили злые как черти, людей уже хватали прямо на улицах, и когда я спросил отца, как дела у родителей Степановой, он сказал мне необычно холодным тоном, что лучше бы я держался от нее подальше, хотя лично она, конечно, ни в чем не виновата. Тем не менее после обморока Степанову стали о чем-то расспрашивать, потому что обращать на себя внимание чем угодно, хотя бы и болезнью, было уже нежелательно; наверное, как всегда во время этих расспросов, ей не предъявляли никаких обвинений, а просто создавали впечатление, что все очень серьезно, чтобы она все выложила сама, а если выкладывать нечего — то выдумала. И, видимо, под этим напором, да еще с тем чувством обреченности, которое у нее было с начала года в силу слишком многих и разносторонних давлений, — она им проболталась то ли о совете отряда, то ли о посиделках на квартире, где никогда не бывало взрослых, то ли о какой-то уже своей напряженной личной жизни. У всех в классе была та или иная личная жизнь, наивно было бы думать, что у людей в пятнадцать лет ее не бывает, — казалось, к этой сфере был сугубо равнодушен только Борисов, и то разве потому, что у него были другие, еще более запретные удовольствия. Но, видимо, у Степановой эти отношения зашли дальше, чем было принято, или дальше, чем она могла выдержать, может быть, она даже уже раздевалась, — короче, она вызвала повышенное внимание, и постепенно на расспросы стали тягать всех. Меня это не коснулось, поскольку я не был членом совета отряда, и я впервые этому порадовался. О содержании расспросов члены совета никому не рассказывали, но ходили как в мутную воду опущенные. До большинства мне дела не было — поскольку, как вы могли заметить, мне вообще мало до чего есть дело, это так было с первого класса и осталось до сих пор, когда я — но это неинтересно. Короче, в совет входила Ира Селиванова, до которой мне дело было. У нас никогда не происходило даже серьезных разговоров, мы один раз ходили в кино и один раз целовались, но делали это серьезно и после этого не спешили повторить, потому что поняли, что лучше, может быть, подождать, чтобы не испортить. Я не расспрашивал Селиванову про совет, мы вообще мало говорили, но кое-какие сведения она приносила. Я никогда не ревновал к Борисову, это было не то слово, хотя Борисов всегда Селиванову выделял и к ее мнениям прислушивался, особенно когда рассказывал свой бред про маньяков и как бы спрашивал совета у совета, хотя что этот совет мог присоветовать? Как бы то ни было, Селивановой все это было особенно тяжело, у нее и так была психованная младшая сестра и не очень приятный отчим, а когда у нее стали допытываться по совет, она совсем стала на себя не похожа. Я подошел к Борисову после уроков, когда он уже намылился со своей рыжей сумкой сосредоточенно отвалить в арку нашего здания на Ленинском проспекте, и сказал, что нам надо поговорить.