С первых дней своего пребывания в Афганистане я взял в привычку носить в нагрудном кармане своего френча не только шприц-тюбик с промедолом, но и несколько карамельных конфет. Пить чай в Афганистане приходилось по несколько раз на день, и поэтому "конфетный НЗ" всегда был кстати. Машинально сунув руку в карман, я извлек все конфеты. Их было ровно три штуки. Дети и в Афгане остаются детьми. Увидев конфеты, младшая девочка схватила сразу все три и бросилась в дом. Её старшая сестра, сверкая грязными пятками, помчались за ней. В доме послышалась возня, детские крики.
"Неужели дерутся?" - подумал я.
Точно! Раздался плач, и младшая девочка вышла из дома, закрывая ручонками лицо. Буквально в следующее мгновение в дверном проеме появилась жена Джилани, которая затащила дочурку в полумрак хаты. Джилани, глядя на все происходящее, только улыбался.
Через пару минут все трое детей, как ни в чем не бывало, гуськом вышли из дома. На этот раз младшая девочка сама подошла ко мне и, протянув гладкую ладошку, быстро затараторила. Бакшишей (подарков) у меня больше не было, и я выразительно похлопал рукой по карману: "Нист" - ничего нету, мол.
После этих слов девочка прижалась к отцу, а остальные дети, потеряв ко мне всякий интерес, продолжили поодаль играться в пыли.
Джилани разлил чай по пиалам, жестом пригласил меня и Абдуллу к импровизированному обеденному столу. Зеленый чай как нельзя кстати пришелся в жаркий день и, смакуя, я пил его мелкими глотками.
Серьезную беседу первым продолжил Абдулла. Вообще, собираясь за чаепитием, афганцы любят посудачить о высоких материях и, уж тем более, о политике в любых её проявлениях. Абдулла в этом плане не был оригинальным разговор повел о складывающейся военно-политической обстановке в стране, о том, что будет с Афганистаном в необозримом будущем, после того, как закончится вторжение "шурави".
- В моем отряде говорят всякое. Одни настаивают на продолжении войны до победного конца, с уничтожением "шурави" и их прихлебателей из числа "малишей"(11) и местных чиновников, засевших в кабинетах казенных домов.
Другие готовы хоть сейчас разойтись по домам. Но бойцы не уверены, что их не перебьют поодиночке после того, как они выпустят из своих рук оружие. Мои "нафары" часто спорят друг с другом, и порой эти споры заканчиваются дракой. Сдерживать их становится все труднее...
Глотнув очередную порцию чая, я ответил Абдулле вопросом:
- А что ты сам думаешь по поводу того, о чем говоришь?
Абдулла, сделал вид, что не расслышал сказанного, задумчиво смотрел куда-то в сторону.
- Знаешь, мошавер,(12) я ведь тоже когда-то был членом НДПА.(13) Правда, было это так давно, что я начинаю уже забывать обо всем, что связывало меня с партией и Саурской революцией. Порой даже кажется, что все это было не со мной. До революции я служил в королевской гвардии Захир-Шаха, а потом у Дауда. Успел дослужиться до чина сержанта. Был молод и горяч. Многое в той жизни мне не нравилось, и, как большинство моих сослуживцев, я ратовал за прогрессивное развитие страны. Именно поэтому вступил в ряды НДПА. Правда, уже тогда было непонятно, почему офицеры, вступающие в партию, создавали свою коалицию - "парчам" (знамя) и называли себя "парчамистами", а мы, простые солдаты и сержанты, не могли быть рядом с ними. Мы были чем-то вроде второго сорта, но численно нас всё же было больше. Может быть, поэтому появилось второе крыло нашей партии - "хальк" (народ), а всех нас попросту стали называть "халькистами"...
Абдулла отпил чаю, собираясь с мыслями. По его смуглому лицу заходили желваки, которые было видно даже под бородой.
- После революции все ключевые позиции в Кабуле прибрали к рукам "парчамисты", несмотря на то, что во главе партии был "халькист" Тараки. Как не парадоксально, но от "халькистов" уже в тот период избавлялись всеми правдами и неправдами, отсылая их для выполнения партийных заданий подальше от Кабула. Эта участь не обошла и меня. Я вернулся в свой родной Кандагар, чтобы возглавить партийную ячейку в Аргандабе.(14) А спустя год Тараки был убит, и его место занял заместитель - Амин. Хотя он тоже был "халькистом", методы его руководства страной лично мне сразу же не понравились. Реформы, которые он проводил, попахивали геноцидом против собственного народа. Как-то раз, я имел неосторожность при посторонних засомневаться в целесообразности "генеральной линии" товарища Амина и, наверно, поэтому мгновенно слетел с занимаемой должности. Из партии, меня не исключили, но относиться ко мне стали с нескрываемым подозрением...
Амин принес много горя своему народу, но, слава Аллаху, он продержался в своем кресле недолго и, неизвестно откуда взявшийся "парчамист" Бабрак Кармаль вновь устроил кровавую баню - теперь уже всем "халькистам". Особенно зверствовали хадовцы, на сто процентов состоявшие из "парчамистов". Только в провинции Кандагар за одну ночь было арестовано больше тысячи "халькистов". Всех их засадили в кандагарскую тюрьму. Волей случая мне удалось избежать ареста, так как за день до репрессий я уехал со своей больной дочерью к родителям жены в отдаленный кишлак. Хадовцы, пришедшие меня арестовывать, перевернули всё в доме вверх дном, избили жену, но она так и не призналась мучителям, где я нахожусь. Уходя из дома, один из хадовцев вытащил из люльки моего трехмесячного сына и, взяв за ноги, ударил его о стену. Ребенок сразу же умер...
Абдулла замолчал. Слез на его лице не было видно, но глаза предательски заблестели. После недолгой паузы он продолжал твердым голосом:
- Бабрак Кармаль дал секретное распоряжение хадовцам о принятии самых суровых мер к врагам революции. По его понятиям к ним приравнивались и "халькисты", сидевшие в тюрьмах по всему Афганистану. Бабрак не мог простить Амину, что, придя к власти, он жестоко расправился с его друзьями "парчамистами", сняв их со всех руководящих постов и уничтожих физически.
Он, как и Амин, решил одним махом избавиться от возможной оппозиции, уничтожив как можно больше "халькистов". Пока советские войска занимали позиции в Кабуле, Герате и Кундузе, в остальных провинциях шла другая бойня. "Халькисты", сидящие в кандагарской тюрьме, были казнены за каких-то три дня. Кого застрелили прямо в камерах, многих партиями по 10-15 человек расстреливали в тюремном дворе. Тела казненных отдавали родственникам для дальнейшего захоронения, но только после того, как те оплачивали все расходы, понесенные администрацией тюрьмы на содержание каждого заключенного. О каком-либо суде говорить не приходилось. Ликвидировали по спискам революционного трибунала, а сами списки потом просто уничтожали...
У меня в отряде какое-то время был бывший вертолетчик, который в ту пору служил пилотом на "Майдане".(15) Он был "парчамистом" и, наверно поэтому, хадовцы полностью ему доверяли. От него я узнал, что в те страшные дни, по указанию хадовцев, он часто вылетал в горы под Кандагаром.
Вертолет загружался заключенными прямо во дворе тюрьмы. Сказать, что это люди, было уже нельзя, поскольку после многочасовых пыток многие из них не могли самостоятельно передвигаться (из-за переломанных рук и ног). Вертолет поднимался на небольшую высоту и улетал в сторону хребта, что был за рекой Аргандаб. Там заключенных выталкивали из вертолета, и они разбивались о скалы. Шакалы со всей кандагарской округи долго еще пировали в том месте. А вертолетчик потом немного тронулся рассудком, но это не помешало ему стать хорошим моджахедом...