Метод капитана Нистада лежал как раз между двумя этими крайностями. Он не желал ни борьбы, ни лишней возни, он просто заманивал канаков на борт своего судна, поднимал паруса и отплывал вместе с ними. Чернокожие обратно не возвращались.
Остров Рати особенно подходил для такой игры. Он был совершенно первобытным, его обитателям абсолютно не известны были уловки белых.
Нистад бросил якорь как раз в тот момент, когда Каноа наблюдал его судно с вершины холма. Высаживаться на берег капитан не стал; он рассчитал, что чернокожие в самый короткий срок должны появиться на его борту, привлеченные любопытством, и он не ошибся.
Вскоре челны пересекали волны, направляясь к прибывшему судну. В них сидели вооруженные мужи. Инициатива и руководство, видимо, принадлежали Надабу, находившемуся среди них.
Приблизившись к судну, Надаб увидел капитана Нистада и штурмана Бирни. Капитан помахал ему рукой. Надабу это очень польстило, так как он инстинктивно почувствовал, что Нистад начальник этих людей и приветствует его, как вождя Рати, каким он на самом деле не был. Рати не имело вождя, но тем не менее отданные знаки отличия очень польстили старому охотнику-рыболову.
Он направил свой челн вдоль борта судна, причалил и взобрался на палубу. Остальные прибывшие последовали за ним. На одно мгновение они растерялись, умолкли и сбились в кучу, подобно напуганным овцам. Вид палубы, мачт, вооружения подействовал на их ум в первый момент угнетающе, но затем, оправившись, они застрекотали, словно сороки в гнезде.
Не теряя времени, Нистад пустил в ход свою магию. Он показал Надабу десятицентовое зеркальце. Надаб увидел в нем лицо, смотревшее на него в упор; оно хмурилось, когда он хмурился, и высовывало язык в тот самый момент, когда он это проделывал; а позади этой вещицы никого не было, и она сама была плоская и тоненькая.
— Это ты сам и есть, — говорил капитан Нистад, даря ему зеркальце. Сипи он преподнес коробку спичек, этих прекрасных тоненьких палочек, которые от прикосновения к коробке загорались ярким пламенем. Прочим гостям он также надавал много хороших вещей, например: лоскутки миткаля, расписанные яркими цветами, ящик, который издавал звуки, свистел и пел, словно птица, и прочее.
— Вы в них уверены? — спросил капитана Бирни, когда гости вместе со своими сокровищами отбыли. — А я что-то побаиваюсь.
II
Каноа, находившийся в бегах, не присутствовал при возвращении. Он не видел, как Надаб, выбравшись на берег, пустился бежать домой с зеркальцем в руках и преподнес его Мали; не видел, как она, взяв зеркальце в руки и заглянув в него, уронила его наземь и разбила. И когда Надаб взял его снова в руки, на нем были звезды, а когда заглянул, то увидел лишь кусочки своего лица. Это был дурной знак. С Сипи же дело обстояло еще хуже. Коробок, который Сипи держал в руках, зажигая спичку, вспыхнул весь и обжег ему руку.
Каноа, прятавшийся в гуще деревьев, ничего этого не знал. Страх уже отошел от его сердца, и он мучился сознанием, что не увидел того, что видели другие.
В этот момент шхуна представлялась ему самым прекрасным и желаемым предметом во всем мире, и те люди, которые были на ней, казались ему счастливейшими смертными. Он не знал, что Сипи, обжегший руки, и Надаб, разбивший свое зеркало, говорили, что чужеземцев нужно избегать, так как их дары приносят зло.
На следующий день, когда капитан Нистад высадился с частью своей команды на берег, чернокожие бросились бежать от него в лес.
— На нас наложено табу, — произнес Нистад. — Теперь возможно лишь одно: дождаться ночи и, высадив всю нашу команду на берег, окружить деревню, пока эти скоты будут спать. Вы ведь знаете, как правило, я мягок, но здесь это неуместно.