кота. Катерина Митриевна - так звали мать Лёши Духина - схватила его за шиворот, дала увесистую оплеуху и поставила в угол на гречку. Духин тихо - даже скуля - плакал, и мать на него кричала, что если тот не заткнётся, то она пойдёт и персонально нарвёт для его зада крапивы. Духин после не перестал издевательства над котом, а напротив - стал ещё более жестоко с ним обходиться. Так же, помимо кота, он зачал крутить головы соседским курам, уткам; взял привычку ежедневно ходить на чердаки двух кирпичных бараков, где обитало много голубей, и бить их битой для игры в лапту; сам додумался надувать жаб с лягушками соломинкой, а потом протыкать их иглой, взятой тайком из материного швейного набора. Однажды игрушечной лопаткой он даже заживо зарыл щенка в яме из-под выкорчеванного пня. Бегал такой коричневый и такой пятнистый щенок, Бакс. Закапывал и плакал. Лет в двенадцать-тринадцать с животных онпереключился на людей. Возьмёт порой Духин игрушку у девочки и забросит на крышу беседки. Когда он глумился над девочками, то у него начинало что-то где-то шевелиться. Лет в пятнадцать Духин узнал про онанизм. Онанировал по началу на эротические игральные карты, которые обменивались на какую-нибудь вещь. Карты были уже замусолены, с гнутыми углами. К тому же дурно пахли. Следом на Лену Квашину, красавицу-одноклассницу. Нередко среди урока он отпрашивался в туалет. Духин фантазировал, как душит Лену, бьёт её по лицу и т. д. В лет шестнадцать, пряча сигареты, он наткнулся на семейный альбом. Духин не без радости нашёл, как у него много двоюродных, троюродных сестёр, тёток и племянниц. Хлоп! - летучая мышь слетела с крюка лампы за антресоль. Духин, будучи человеком трусливым, встрепенулся. ... Парнем он подался в колледж. В райцентре устроился на работу, в трамвайные контролёры, спал на чердаках - квартиру он считал, как ненужную трату, - и когда не хватало денег, то он сдавал разношёрстную бижутерию, побрякушки в ломбард и стеклотару в пункты приёма. Тогда Духин вспоминал свои порнографические карты, которые позже обменял на бутылку пива. В колледже он сдружился с компанией ребят и взялся пить с ними вермут, завязал знакомства с девушками и читал им стихи, записался даже в какую-то ассоциацию поэтов под псевдонимом Шура Духменев, но вскоре ушёл. Когда Духменев представлялся по псевдониму, то исправно слышал: "Чё, ну русский, что ли? Бля, да так на тя посмотришь так... и не скажешь". Нередко Духин, будучи в гостях у девушек, воровал блестящие побрякушки ради сбыта в ломбард. После попоек, даже когда не в зуб ногой, всё равно помнил о стеклотаре. А вечером работал на объекте, гастроном "Горка". Что только и делал Духин в своей коморке, то это мусолил сканворды, хавал просрочку, читывал Борхеса и потягивал списанный портвешок. К тому же получал к этому жалование. К тому же, что ещё нравилось Духину в его работе, это не исполнение его прямых обязанностей. Дело было как один узбек на выходе из магазина выронил грузинский чай "Беседа" из-под свитера. Духин всё увидел, но сделал отвлечённый вид, а сам смотрел по сторонам и думал: "Не видел ли кто, верно, этого пидора с его чаями?" В магазине было почти безлюдно, продавщицы были чем-то заняты и тоже не заметили татьбу. Но узбек, заместо того, чтоб воспользоваться положением и увинтить, завис в одном положении и пялился на Духина. Духин не выдержал и аккурат вытолкал его за шкирку из магазина, выбросив следом чай. Узбек понял благородный жест его, молча поблагодарил и убежал. Духин пропускал всё сквозь пальцы не от большого добродушия, а от нежелание вызывать ментов. И так часто у них бывал. ... В промозглом октябре он по минутной слабости ушёл из охранки, а вернуться обратно спесь не позволяла. Из колледжа вытурили, девушка оставила и пропала шут знает куда. Половина его приятелей-пижонов попали на осенний призыв, вторая отправилась автостопом на юга - хотел было и он рвануть с ними, но тоже из-за минутной слабости отказался, - третья обзавелась семьёй, четвёртая на зоне, а пятая так вообще была с ним в контрах. И было за что. По пьяному делу Духин мог спокойно отвесить пару шуток про чью-нибудь мать, национальность и т. п. За это часто били и Духина, и невиновных, случайных компаньонов, а в навесок ещё и опосля невиновные компаньоны били его. ... В декабре у Духина умерла мать. Услышав эту новость от её соседки, он никак не отреагировал. Мать он не любил за её спесивость, глупость и шабутную натуру. Разумеется, что на похороны он поехал из-за двух факторов: скука и желание выпить. Сел на автобус и поехал, предварительно купив ещё бутылку молдаванского шмурдяка. Раздавил её за компанию с каким-то солдафоном и завальщиком, у которого с собой чуток было. ... Приехал чуть поддатый. Встретило его тогда большинство тех племянниц, сестёр и тёток из альбома. Некоторые не оправдали ожидания: "Верно, у этой пизда, как ведро, - но некоторые всё-таки не обидели, - а вон ту я б, верно, выеб". То и дело налетели к Духину куча ёбел. Каждое ебло норовило выразить соболезнование. "Хоть бы кто, верно, здоровья пожелал, что ли". Не без удивления он нашёл чрезмерно много народа. Став в сторонке, он принялся его считать: сорок три человека толпилось во дворе. Двадцать два он знать не знал. "Ха, верно, бляди за землю морозятся". Насчёт земли — это чистейшая правда: пятьдесят пять соток, а дом двадцать. Есть стимул мёрзнуть. Может смерть матери не покоробила Духина, но старый добрый дом его порадовал: серенький сруб, выложенный ещё его дедом и отцом, с красивым мезонином и резными ставнями; кирпичная завалинка, где вместе с Духиным в своё время мурлыкал Чернышок: та сирень, под которую тот схоронил его. Чернышок прожил всего три года и Духин тут ни при чём - его отравили. Духин страшно тогда ревел. Походил он по горнице, зашёл в свою комнатку, в залу не стал: там какая-то старушка противным, надрывающимся голосом выводила упокойную перед образами. Помимо неё в зале было ещё пару баб, средь которых выделилась соседка. Она отвела его в горницу и рассказала, что мать на последних издыханиях звала его. "Это, верно, пиздец". Привалил поп в чёрной рясе, с попом вместе ритуальщики на "газели", а с ритуальщиками гроб, обшитый бардовой тканью. В гробу жмур Ольги Митриевны - с синими пальцами, восковым лицом, источающим холодом. На улице и так декабрь. Духин сначала думал, что блюванёт, но нет - даже к горлу не приступило. Рёв поднялся жуткий. Духин спокойно относился к мертвецам - приходилось, бывало, и вынимать с петли трупы, и резаных видеть, - но не мог выносить плач. Установили гроб на две табуретки, каждому по свече всучили и поп зачал читать. Свеча у Духина сразу потухла: "Бля, верно, ёпт, у меня и ногти грязные...", - стыдился ногтей он. Как перестали читать, то рассадились все по автобусам и поехали на кладбище, поросшее сосновым бориком. Дали на труп посмотреть, и ритуалищики забили крышку, спустили Ольгу Митриевну на дно ямы, покидали земельку с копейками побросали и отправились в дом поминать. Коротко сказать, помянули хорошо. И хорошо было узнать Духину, что его мать - старая шельма - и в наследство его вписала! И не абы что даёт, а целый участок с домом, только с расчётом на то, конечно, что всё остальное, что не дом и не двор, отдаётся соседке. Ну и шут с ней! Духину мелкие вещи не жалко. Но стоило видеть рожи родственников, возмущённые, верно, тем, что в наследство их не вписали, а левую соседку и блудного сына вписали. Ну вот так и живёт Алексей Духин. Участок он неформально, де-факто отдал под огороды соседки. Дом обустроил тем, что нашёл на свалках, что утащил из брошенных хат и т. д. "Верно, придётся в армию, а там и в горячую точку". Грохнул гром и первые капли ударили по стеклу.