- Каирский судья Ибн-Халдон, триста лет назад писал, что в Индии водились умельцы: покажут на человека пальцем, он икнет, посинеет - и замертво валится. Осмотрят мертвеца - ребра нетронуты, а сердца в грудине нет. И вены малые и большие красными ниточками перевязаны, чтобы не кровили. Угадай, детонька, где сердце?
- Знать и не было его. - ответил Кавалер.
- Было, да колдуну под ноготь вытекло. Весело тебе, маленький?
- Весело.
Комедианты в муслине и кисее раскланялись, пал с колосников складками ветхий бархат занавеса, волнами коробилась безвкусная роспись - белые колонны усадебного дома, круглые липы, лебеди на пруду, бараньи облака.
Старший брат вошел, хлопнул дверью ложи, спросил:
- По нраву ли вам пиеса?
- Отменно, - ответила старуха, подала ему руку - старший помог ей подняться на ноги.
Кавалер восковым комом оплыл в кресле. Одна за другой подламывались, прогорая, вялые свечи в чашках шандалов.
- Видите рисунок на занавеси. - без чинов указала пальцем старуха - с моего подмосковного дома малевали. Места живописные, торфяные болота окрест, осушать дорого, да и жалко, там клюква родится и мох кровохлебка. Надеюсь, нынче летом Бог пронесет, не зтронет угодья низовой пал.
Давно хотела продавать имение. Но раздумала. Теперь мне выпало дело молодое, приданое расточать грешно до обручения.
- Верно, Любовь Андреевна, - густо смеялся старший брат, окунул было руку во фруктовую вазу, но отдернул тут же - Экая дрянь у вас тут... Все сгнило. И плесень. Лакея прибью. Дармоед!
- Никто честно работать не хочет, - поддакнула Любовь Андреевна. - Рабы нерадивы.
Кавалер кое-как поднялся, отвернулся от брата, голубой полой прикрыл расхристанную прорешку на панталонах, скомканную сорочку под живот запихнул. Слушал вполуха беседу.
- Какое же из имений ваших на занавесе изображено? - спросил старший брат.
- За Пресненской заставой, у Москвы-реки, прозвание усадьбе Студенец. - старуха улыбнулась, - Там воздух живительный, хвойный. Пруды утиные-живорыбные с кувшинками и пристанью. Оранжереи, не хуже ваших. Сад по французским образцам разбит. Вот что: в четверг я за вашим младшим бричку пришлю, пусть погостит у меня, обвыкнется, а вы в субботу приедете. Там и дарственную на имущество подпишем. Ты слышишь, детонька, ты сделаешь? - дернула старуха за локоть Кавалера.
- Все подпишу, - ответил Кавалер.- Только отстаньте.
- Золотые слова! - обрадовался старший брат. - В субботу с утречка ожидайте. Я заеду. Иконой благословлю, я же теперь нашему жениху заместо родного батюшки. Ты только дарственную подпиши, пожалуй. А я тебя ой как полюблю, Кавалерушка, хоть ты и сволочь!
Со скрипом опускались на цепях ярусные люстры Оперного дома, служители собирали в корзины огарки.
Опустел оперный дом. Баба заметала жесткими прутьями в проход меж господских кресел грушевые ошурки, огрызки, случайные любовные записки и осморканные платки.
- Послушный мальчик. Хорошо, - старуха продела обе руки кренделями под локотки братьев - младшего слева, старшего - справа подцепила.
Мужчины на лестнице конфузились, придерживали шпаги, - во весь проем шелестели душные старухины юбки, пышные, как при веселой царице Елисавете.
Поднялись по заплеванным мосткам на сцену оперного дома. К обтерханному занавесу с пейзажем.
За кулисами шевелилась, ерошила сквозняки шелковая шкатулочная тьма.
Старуха заворочала черствой головой в парике с розами и барбарисом, принюхалась, уронила бумажный цветок из фальшивого шиньона.
- Чем так пахнет? Смолкой вроде. Тленно, вонько? Не чуете, господа?
- Липы в Замоскворечье отцвели давно. Разве хлеб ночной пекут, - вежливо пожал плечами старший брат. - Или горит где-то.
- Ин ладно, не берите в голову. Вот мы и дома. - старуха с трескои накрест распахнула полы занавеса -
и за нарисованной открылась усадьба каменная в садах на Пресне за ручьем Студенец.
Прохлада. Рябь. Голландские пруды. Липовая аллея. Чугунные ворота с вязью и коваными засовами. Черемуха, жасмин, сирень персидская, белые горбатые мостики, квадратные насыпные острова с колоннами и беседками.
- Добро пожаловать. - с улыбкой молвила Любовь.
+ + +
... От больших желтых ворот с цезарскими доспехами, копьями и стягами до главного дома проложена была широкая гравийная аллея для экипажей и по две стороны от нее пешеходные тропки, три обрыва четвероугольных, зацветшие зеленые пруды, сто лет не чищенные, впадали пруды с шумом в грязные решетки Москвы реки у ткацких красилен.
Дерновые террасы узорным полукругом обняли облетевший розарий, малороссийские бархатцы и календула выбежали с клумб, заразили насыпной косогор.