Филыч сначала пострадал, поплакал вечерами с бритвой в руках (себя хотел порезать или их?), шумно поразбирался с тем и с другой, а потом хмуро ушёл на два года в армию — служить на Чёрном море в береговой пожарной охране. В военной части его оказалось семь человек старослужащих, и Филыч стал там единственным, так называемым, «золотым» духом. Служил преотлично. Дембельнувшись, он женился на нормальной бабе и ныне работает пожарным у себя на малой родине. Раз в трое суток вытаскивает из пламени обгорелых трупаков в городе Бежецке. В остальное время играет в домино и пьёт водку, несмотря на временами дающую о себя знать язву. О брошенной им завидной карьере сельского учителя русского языка он давно забыл. И правильно.
«Хватит… не надо…» — ответил Длинный на предложение Карлика открыть здесь передвижной парикмахерский салон его имени. (Стрижка! Завивка! Укладка! Всё по высшему разряду, господа! Салон «Злобный Папа Карло» к вашим услугам!). Он, тяжко дыша, встал с моих чресел, тем самым послав к чёрту все попытки довести меня до оргазма. К его огорчению я так и не кончил.
Карла нехотя положил на стол зазубренный хлебный нож, которым он намеревался проводить свою экзекуцию, и обиженно засопел. Губы выпятились древнегреческим портиком. Длинного он слушался. В средневековье из него получился бы неслабый инквизитор. Охотник на ведьм и поджигатель «коперников». Именно такие тогда и выдвигались, вероятно, на эти ответственные должности — плюгавые, кривоногие маньяки со злобными полуеврейскими-полуцыганскими глазками. Отыгрывались за ежедневное побивание сверстниками и пассивную содомию в учительской подсобке.
Двое приглашённых гастролеров видно тоже подустали от своих танцев с саблями — остановились. Волосан съехал по стенке как на салазках. Руки его повисли спущенными флагами.
— Ну, вы как… всё поняли? Претензий нет? — спросил меня Длинный.
— Может, теперь и появятся… — ответил я, глядясь как в зеркало до головокруженья, в лицо Волосана. Судя по его отражающей способности моё хлебало было похоже на накачанный свекольным соком воздушный шар. Какой-то безумец пририсовал ему маркером щелки-глаза и махонькое отверстие рта. Вот только причёска, как у Роберта Планта. — Теперь-то базар уже про разбитые рожи пойдёт…
— Вы мне тоже губу разбили ни за что, ни про что! — истерично взвизгнул Длинный.
— Ну да, ну да… я помню, — скривил я нарисованный рот в шепелявой усмешке. По толстому лицу его пробежала тень затаённого страха. Ссыкливое начало снова брало над ним верх. Всё это было слишком непонятно для его шакалистого умишка. Как же так? Чуваки только что схлопотали хороших и ещё продолжают ему угрожать. Причём пушку, биту и кастет здесь пока никто не отменял.
— Ну ладно, мужики, набили друг другу хлебала и расходитесь. Всё по-честному, — подал тут голос гениальный мозг Зеда. Похоже, такой вариант вполне устраивал Длинного, так как он благодарно глянул на него распахнутыми щенячьими очами.
— Хмм… — хмыкнул я совершенно неопределённо. Я прокручивал в этот момент в голове различные комбинации мести с применением огнестрельного и колюще-режущего.
— Ну, так что, нам ждать вас? Будет продолжение? — это, наконец, возвестил о своём присутствии грудным контральто Кастрат.
У этого недоделка, как он считал, имелись вполне веские причины ненавидеть меня. На данный момент он жил с бабой, которую я когда-то, по дурацкой случайности, помацал. Тётка была глупа, как лягушка, до противности рыжеволоса и с громоподобным сатанинским смехом (рыжие прострелы веснушек также покрывали всё её бледное худосочное тело). Просто кошмар гомосека, от которого он вскакивает в холодном поту и, облегчённо наглаживая свою пипиську, радуется, что любить мужиков гораздо приятней.
Имел её, как уже говорил, по случайности. Сидя на пьянке с одной семейной парой — нашими общими знакомыми — я изрядно принял пахнущего резиной, деревенского самогона и за неимением в тот момент регулярной щели ушёл ночевать к ней в комнату. Жила она одна, без соседки. Полночи я прокорпел над тем, чтоб раздеть её. Девка по всему либо страдала жестоким вагинитом, либо просто была ещё не аллё. Всё сжимала коленки «X» -ом и не давала стянуть с неё панталоны. При этом она не переставала без умолку болтать. Пичкала меня историями про якобы армию своих кавалеров и то, как она в школе отморозила себе яичники, разгуливая зимой в капроновых колготках.
Я молча кивал во тьме и продолжал совершать неумолимые попытки стянуть с неё труселя. Когда мне это всё ж таки удалось — возникло новое препятствие. Щель её от страха не желала меня в себя пускать. Теперь она уже забормотала какую-то ахинею про беременность и презервативы, не забывая при этом сладострастно охать и стонать в нужных по сценарию местах. «Да пошла ты в Ад, дурища!» — подумал тут я и решил во чтобы то ни стало кончить. Затёрся членом о её стыдливо прикрытый (рыжей?) шерстью лобок, и минуты через три вяло извергся. Оба мы остались абсолютно довольны. На следующее утро её глаза счастливо блистали, а мои думали в какой бы угол им закатиться от стыда. Вот идиотка — подумала, что приковала меня к себе навеки. Своей замурованной дырой. Я ушёл от неё молча, в ледяном панцире, как Снежный Королевич. «И ноги моей здесь больше не будет, крокодилица!».