Я встал с кровати и проковылял к светлеющему уличной полумглой окну. Открыл форточку. С улицы заполоскало осенним ветром. Запахами берёзовой листвы и, вымахавшей аж до пятого этажа, ёлкой. Шибануло мокрой рыбой. Точно сунул лицо к аквариуму. По ночной дороге изредка проносились, тарахтя, грузовые экипажи. Из дома напротив тявкала визгливым прононсом Пробздявая Сучонка. Эту кличку от меня получила (заочно) представительница собачьего племени, вот уже лет семь теребящая мерзким лаем окрестности. Точно знаю, что она сука! Такой истеричный характер положен лишь собаке-женщине. Тварь подписалась на работёнку в три смены и добросовестно её выполняет. Семидневкой. Если я ночую у себя в квартире, то она завсегда устроит утреннюю побудку, а с вечера — трубит отбой. Она всегда в клёвой спортивной форме и её срывающийся на визг лай свеж как ледяной душ. С тех пор, как я въехал в квартиру, бьёт он хлыстом по барабанным перепонкам.
Жалко, не курю. Сейчас бы взял, помяв меж пальцами, сигаретку, пихнул в рот, прижёг шипящим язычком, осветил лицо жёлтой полусферой, сделал затяг, подержал дым в лёгких — пока не всосётся в снулую кровь — и выдохнул бы на натянутую театральным занавесом Ночь. Успокоиться чтоб…
Я проворочался всю ночь Менял позы от незамысловатой «Расплющенная Звезда» до йогической асаны «Лошадь готвая к изнасилованию». Сбрасывал потное одеяло, как наркоман в ломке.
Заснуть не давал предводитель бомжеватых команчей и 14-ти кошек — Ссаный Треник. Под утро я натянул штаны и вышел на лестничную клетку. Было рано, и потому Ссаный Треник не был занят «шаолиньским комплексом». Мирно почивал на постельке из кошачьих перегнивших шкурок и скатанных в червивый пододеяльник котяхов. «Может самому зарядку сделать?» — метнулась дикая мысль. Я постоял, переминаясь возле его двери и почёсывая мудэ. Как юноша бледный, со взором горящим, подцепивший мандавошек, у кабинета дерматолога.
Позвонить?..
Сомнамбулой спустился на второй этаж. Там висели крашенные в зелень почтовые ящики.
Мой ящик, человека давно потерявшего веру в коммуникацию, замка не имел. Из него торчали рекламные проспекты, газетёнки типа «Восстань, Пролетарий!» и счета за ЖКХ. Часто я находил там спрятанные чьей-то заботливой рукой окурки. Сердце подсказывало, этим занималась Ссаный Треник. Его, суки, почерк. Решил будто все, кто курит в подъезде, мои кореша. Обычно я забивал хер на его «тайные скрижали» и, когда выбрасывал мусор, скидывал содержимое ящика в ведро.
Решено! Мстя будет страшна!
Вывалил всю корреспонденцию из ящика на пол. Так и есть: несколько цилиндров от «беломорин»; дамские деликатные — с лепестками помады; обычные — с оплавленными фильтрами. Я собрал все окурки и вместе с газетами запихал бандерольку в ящик Ссаного Треника.
Вышел на улицу и поискал глазами. Ага, вот оно! Наполовину сгрызенная кошками, тухлая рыбина с, будто выписанными мастером «хохломы», рёбрышками лежала на блюдце. Там же примёрзли меланжевые пятна рыбьей крови.
Я оборвал с куста подходящий лист и им подхватил вонючий скелет. Блюдце разбил об стену пинком. «Не хер мусорить, этот дом — наша кооперативная собственность! Понял, гнида?!
Вернувшись назад, просунул в ящик Треника рыбьи останки. «Будешь знать, как беспокоить честных бюргеров, мудень!». В раз поймал себя на мысли, что сам уподобился психу-кошатнику. Для души следовало сотворить что-то позлей.
Например, настучать клоуну по хлебалу.
Скачками страуса «эму» я взбежал на свой этаж. Ну, с Богом! Надавил на пипку звонка. Пришлось нажать ещё раз, прежде чем за дверью загрохотало мебелью и заскрипели отворачиваясь-отмыкаясь-открываясь 100 миллиардов замков, задвижек, распорок, цепочек. Циркач Куклачёв опасался, что воры украдут его метлу с лопатой?
Дверь раскрылась сантиметров на 10-ть и… меня ударило стеной из смрада и мяуканья. Это была вспышка молнии! Мля буду, покруче «Фауста» Гёте! Короче, несло, как из очка Вельзевула.
Извернувшись, я подцепил из подмышки пригодный кислород.
— Слышь, урод?! Деревяшки убери! — это я намекнул на стоявшие на лестничной клетке доски, бруски и ящики из-под фруктов, которые он навалил неясно для какой цели, мешая людям передвигаться. Деревянные отбросы лежали пару-тройку лет. (Кошатник удумал построить Кошачий Ковчег?) Как он умудряется делать тут физкульт-привет — ума не приложу.