— А?.. — глянул Ссаный Треник, выпучив трипперные глазюки.
— Буй — на! Доски убери!.. — сделал я шаг. В предвкушении драки забегали по сосудам эндорфины.
— Ты что… — не выспался, интеллигент? — дошло до него, наконец. Похоже, слово «интеллигент» было самым обидным в его вокабуляре. Зря. Умников надо уважать. Это они придумали твои орудия труда — метлу с лопатой.
— Я в пппп-орядке… — сдавлено прошипел я и сопроводил спич бодрым восклицательным знаком в виде апперкота в пузо Кошатника. На удивление, Ссаный Треник лишь ойкнул и, подсев на скрипучих коленках, ступил на площадку. (Натренировался что ли?) Прикрыл дверь. Позади, в квартире, мелькнул чей-то серый силуэт. Как-то давно я видел заходящую к нему сухонькую бабку в платочке, повязанном на деревенский манер. С тех пор минуло лет пять. А может бабка давно издохла или он удавил её подушкой? И сам скармливает её мясо — замороженное в холодильнике — кошакам? А сам её пенсию тырит? И вонь эта тайфуническая…
— Ты чего это? Чего-чего-чего?.. — зачастил он тряскими, как холодец, бескровными губами.
— Доски уберёшь?! — повторил я нелепое.
— Сам урод!.. — взвизгнул он неожиданной пилой. Точно депутатишка в благодарность за избрание его в Кабинет Министров. — На тебе, сука! — и тюкнул кулачком, пахнущего звериным калом, мне в висок. От неожиданности у меня взлетели на лоб очки.
«Ах, так?! Кабздец тебе!!!»
Рванув вперёд, смёл боксёрской комбинацией «раз-два» похожую на вопросительный знак горбатую шахматную фигуру. Стал насаживать его головёнку джебом. Как куски бараньего мяса на шампур. Головёнка никак не желала насаживаться. Лишь прыгала на костяшках резиновым мячом и закатывала под лоб зрачки. Из рассечённого виска брызнуло на кулак клубничным соком. (СПИД бы не подцепить!) Ноги у говноеда задёргались. заелозили по бетонному полу, норовя проделать лыжню. Тельце забилось в падучей.
«Ну, всё, спёкся утырок…»
«Всё-всё-всё! Брэк — мужики! Хватит!» — долетел до меня сквозь клубы кровавого тумана женский голос. Голос был знакомый. Я почувствовал, как чья-то рука вцепилась в запястье. Смиряя порыв Георгия Победоносца добить копьём извивающуюся на полу гадину в трениках, я обернулся. Впившись мне в руку маникюром, стояла возле сестра. Сестра живет со мной (точнее будет сказать на работе, поэтому пересекаемся на жилплощади редко).
«Ладно-ладно, иду…» — сказал я, примиряясь, что не будет второго раунда. Пнув напоследок виляющую хвостом рептилию в костлявый задок, я захлопнул дверь. Нашарил рукой выключатель и зажёг свет. Упал задыхаясь в кресло. За окном серел металлический рассвет.
— Будет знать… сука…
— Ты чего? Он же старик — а если б убил?
— Давно хочу…
…Но зря я переживал. Школьная перемена оказалась короткой. Нам даже не дали сбегать в столовку за творожниками и клюквенным киселём. Прозвенел звонок…
В дверь чем-то забухало, да так, что стены заходили ходуном. Затрещало, надрываясь, косяк. Как рубашка, многажды стиранная в «белизне». Сука! Ломом выбивает!.. Ну, щас устрою!
Разжавшись, как пружина из кресла, я метнулся к балкону, где в инструментальном ящике хранил столярный скарб, провода, защёлки и прочую пригодность в хозяйстве.
Маэстро Топор, например…
Прихватив за его ручку-шею, я выскочил в комнату. «Звезда ему пришла…» — негромким голосом проворковал я вслух. Чингачгук вышел на Тропу Войны. У себя в голове я проматывал предстоящее смертоубийство по кадрам: «…нагнувшись под замахом железной палки, я подлетаю и бью башкой прямо в „солнышко“. Ссаный Треник валится кульком. А после сажаю тусклое лезвие в центр едва прикрытой седыми клочками макушки. Макушка лопается с неприличным пёрдом, как скорлупа. По небритым щекам течёт клейкий, желток. Финальные титры и гнусная похоронная музычка…»
«Тима! Брось топор! Брось топор, я тебе говорю!» — это сестра вдруг зарычала, как леопардиха, выйдя из состояния грогги, и раздвинула руки плоскогубцами. Перекрыла проход висящими под майкой грудями. Аки Христос повисла в дверном проёме. Стало смешно. Захотелось заржать конём над её «маятниками».
Удары в дверь прекратились так же внезапно. Из-за сестринского плеча я успел заметить, через выломанную-таки дверь, настороженную окровавленную харю с вылетающим из пасти дыханием a ля «Дихлофос». (В радиусе километра, посыпались мухи). Видно, услышал про топор. Приссал, козлина?!
Не рассуждая всуе, дед и в правду рванул к себе со скоростью 300 км/час. Загремело задвигаемой мебелью и лязгающими замками. Лишь мелькнули в проёме обоссаная штанина да заскорузлая пятка.