Я повесил вдоль бедра затёкшую без дела руку с топором.
— Давай, что ли… ментам звони. Заяву писать буду. За сломанную дверь… — сказал я сестре.
— Тебе оно надо? Ещё неизвестно, кто окажется виноват…
— Надо-надо, проучим скунса…
— Как скажешь…
Набрав на мобильном номер, она расписала ситуацию дежурному. Лицо её в этот момент озаботилось, как у медсестры делающей укол.
Менты примчали быстро. Похоже, завтракали беляшами в бистро за углом. На лестнице послышались тяжкие шаги облачённых в броники 100-килограммовых тел. Громко, за дверью, свистнул врубаясь частотами и проорал матюгальник: «Откройте — милиция!».
Я открыл.
Двое служителей закона из дурашливого комедийного боевика — Мистер Жирняй и Дрищмэн. Оба в мудацких, загнутых, как у Пиночета или SS, фуражках с кокардами.
— Ну… и где у вас драка? — спросил, что потолще. Он был как Ламме Гудзаак — персонаж книги «Легенда об Уленшпигеле», каким я представлял его себе в детстве. С аркебузой типа «АК-47», которую он, похоже, на время одолжил Дрищмэну.
— Здесь, — ответил я. — Мужчина из 14-той выломал мне косяк ломом ни за что, ни про что.
— Как ни за что? — спросил Жирник, сдвигая на лоб вспотевшую фуражку. На безымянном пальце блеснула золотая печатка.
— Ну, я ему замечание сделал, что он досок здесь навалил — не пройти, не проехать. — Мент ощупал пальцами расщепленный веером в месте личины косяк и оглядел интерьер лестничной площадки. Вздохнув, нажал кнопку звонка Ссаного Треника. У него таких вызовов, наверное, штук по 40 на дню — простата и нервишки ни к чёрту.
Кошкофил вновь проделал обратные манипуляции с мебелью и замками и высунул харю наружу. С не смытым театральным гримом, напоминающим кровь. Специально ментов ждал и подкрасил?
«Аааа… милиция приехала. Это хорошо. А то я сам хотел вызывать, — начал он извиняющимся голоском, враз став похож на 10-тилетнего школьного стукачка, которым и был. — Вот, — он мне лицо разбил!» — указал на меня перстом со скормленным до половины котам-убийцам ногтем.
Но мусорам вдруг стало не до его словес. Их снесло смрадным циклоном, опять заигравшим незримым бицепсом на лестничной площадке. «Ёбаный стос, заприте кто-нибудь дверь!..» — жалобно пискнул висящий через плечо Жирного, матюгальник. Сам Жирный перегнулся через мой порог: прихватить чистых глотков воздуха в моей берлоге. А Тощего так и вовсе переколбасило. Лицо его (похожее на спелую брусничину) стало одного цвета с униформой. Мышиного. Дрищ готов был сблевать себе на штаны с лампасами. Слабоватый народец стали набирать в органы!
Я понял, что Закон на моей стороне.
Внезапно между ног у мента проскочил из Аццкого Ада рыжий туберкулёзный кошак и понёсся, прижимая уши к треугольной башке, вниз. «Гоша! Гоша! Гоша!» — запричитал Царь Вонизма. И, точно ему всадили в зад геморроидальную мегасвечу, метнулся было за зверем, чуть не сбив Жирняя с лестницы.
— А ну стоять! — гаркнул, прихватив его за локоть, целлюлитный мент. Рожа мента стала пунцовой, как флаг КНР. Вот-вот хватит удар. — Мужчина, мы здесь, собственно, ИЗ-ЗА ВАС собрались! — Кошатник тут же сник. Повесил чубчик соплевидный.
— Заявление писать хотите? — спросил Жирник, обращаясь уже ко мне.
— А то! Для того и вызывали.
— Но ведь у меня кровь! Он меня избил… — ввинтил скрипучий бздёж Ссаный Треник.
— А кто просил двери выламывать? — ответил жиробас.
— Это вам щепка в глаз отлетела, мужчина, когда вы дверь ломом выбивали. Бог всё видит… — прокомментировал я как можно интеллигентнее. Надеюсь, моя речь не изобиловала мудрёными, парящими в бездне духа словоформами. Жаль, что из Ницше я мог процитировать лишь какой-то из афоризмов Заратустры. Вроде «идёшь к женщине — бери с собой палку». Но этот был не к месту. И вообще, не люблю я германского усача.
— Так, короче… — Жиртрест наморщил на переносице швейный стежок «ёлочка». — Оба собираетесь и едете с нами в отдел. — Мне захотелось вздёрнуть руку к незримому козырьку латунного шлема по типу ночного горшка фламандских аркебузников 16-го века. Но этот Ламме Гудзаак вряд ли оценил бы мой солдатский юмор.
Я пошёл собираться.
***
У подъезда хрюкала выхлопной трубой «пятёра», забрызганная содержимым осенних луж. Цвет «вишнёвый оргазм». На переднем сиденье курили два ставших мне почти родными мусора. Жирник мог сойти за моего дядю, а Дрищ за старшего брата.
У заднего стекла внутри лежала кираса, окрашенная в хаки, и ещё один АКМ. Какие-то пухлые папки. (Личные «дела» рецидивистов?). Внутри было мерзко и холодно, как на улице. «Ничего, согреемся. Жирник по дороге нафуняет».
У Кошатника с влезанием на сиденье возникли траблы. Он стал корчиться и приговаривать (так чтоб все слышали): «Ой… охххх, нога не сгибается… не пролазит никак…» Менты молчали как в гробу. Я тоже сдержался, чтоб не спросить, есть ли у них в багажнике кувалда и не заколотить ли нам неэластичные протезы в салон. Жаль, я ещё не знал, что буду ездить на кино-массовки через полгода. Посоветовал бы режиссёрам хорошую трагедийную фактуру.