Когда я признался, что прочитал одну из ее книг, она нервно повела головой и сказала, что лучше бы я этого не делал. А потом продолжила:
— С другой стороны, меня удивляет, что ты сделал это только сейчас… Обычно, когда я с кем-нибудь знакомлюсь, у меня сразу же просят что-нибудь почитать, полагая, что я должна быть за это благодарна.
— Я откладывал чтение твоих книг, опасаясь, что они мне не понравятся.
— Что же заставило тебя передумать?
— Похоже, мы знаем друг друга уже достаточно хорошо, и это не повлияет на мое отношение к тебе.
— А что именно ты прочитал?
Я сказал ей, и она спросила, понравилось ли мне.
— Понравилось — не то слово. Если честно, это не мое… Раньше это называли «женской литературой». Хотя сейчас не разрешается так выражаться. Но мне понравилось. Ты хорошо поработала.
— О, благодарю вас, сэр! — сказала она, иронично склонив голову.
— Нет, в самом деле. Хорошо написано, особенно та сцена, в конце, когда они приехали в Париж.
Она смущенно засмеялась:
— Ты имеешь в виду постельную? Она нравится всем, кроме моих родителей.
Я спросил, имела ли сцена под собой реальную основу.
— Мессенджер! Ты меня разочаровываешь. Меня об этом все спрашивают!
Я извинился, чувствуя себя полным идиотом, но меня поразило, что она назвала меня Мессенджером. Не припоминаю, чтобы это случалось раньше. Так меня называют только домашние и самые чопорные коллеги, например, Даггерс. Мне показалось, что мы вышли на более интимный уровень. Не знаю, обратила ли она сама на это внимание. Поскольку я был за рулем, то наполнял ее бокал чаще своего, и она немного опьянела и разрумянилась.
— Париж и дорогой отель — из личного опыта, а маски и веревка выдуманы, — сказала она.
— Ты никогда не пробовала ничего подобного?
Она покачала головой.
— Попробуй как-нибудь, — сказал я.
— Один человек недавно сказал мне то же самое, — странно улыбнулась она.
— Тем более.
Она снова покачала головой:
— Я слишком стара для таких эскапад.
— Ерунда, — сказал я, — это единственный способ побороть старость. Поддерживать сексуальный огонь любой ценой, только бы не угас.
Девушка принесла счет.
— Можно, я заплачу за себя? — спросила Хелен, потянувшись к сумочке.
— Нет, я угощаю, — сказал я и расплатился, оставив щедрые чаевые.
— Спасибо, все было превосходно, — сказала Хелен.
Она впервые позволила мне заплатить за себя. Еще один добрый знак. Я приготовился к прыжку.
— В такой славный денек не хочется возвращаться на работу. Может, поедем в Подковы? Поваляемся в джакузи?
— У меня нет купальника.
— Да он тебе и не нужен. Там некому подсматривать.
Наш разговор дошел до той точки, когда она обычно говорит, что не собирается спать со мной, но она почему-то не сказала этого.
— Если бы ты нашел те вещи, которые я надевала в прошлый раз…
— Хорошо, но без одежды намного лучше, — сказал я.
— Охотно верю…
Трудно вести машину с эрекцией. Приходилось, как близорукому, наклоняться вперед, почти касаясь подбородком руля. Не знаю, может, Хелен закрыла глаза, чтобы я не смущался, но вскоре, заметив, что она уснула, я смог, наконец, расслабиться. Она проснулась, только когда мы подъехали к Подковам.
— Боже, да я уснула! Все из-за еды и вина, — сказала она.
— Тогда нам нужно немного отдохнуть перед ванной, чтобы обед переварился, — предложил я.
— Ты хотел сказать «поваляться»? — Хелен повторила слово, сказанное мной у нее дома.
— Вот именно.
В Подковах, как обычно, было тихо и пустынно. Тишину нарушали только далекое тарахтение трактора и визг сигнализации, включившейся, когда мы открыли входную дверь. Я выключил звонок, запер дверь и начал целовать Хелен — долго и страстно. Она не сопротивлялась, и я первым прервал поцелуй, сказав:
— Давай займемся любовью.
— Я забыла, как это делается. Это было так давно.
— Я тебе напомню. — Я взял ее за руку и повел наверх, в спальню. — Сначала разденься.
— Тогда задерни шторы, я немного стесняюсь, — сказала она.
Я задернул шторы, вспоминая тот день в Йоркшире, много лет назад, когда Марта задернула тонкие ситцевые занавески, и комната наполнилась мягким розовым светом. Эти шторы были толще, но мне хватило света, для того чтобы рассмотреть тело Хелен и не разочароваться в нем. Я вынул презерватив из шкафчика и положил так, чтобы она не заметила.
Секс был коротким, но приятным. Я не давал ей времени опомниться и вскоре обнаружил, что долгая прелюдия оказалась ей не нужна. Она достигла оргазма с удивительной быстротой, почти сразу, как только я вошел в нее. Думаю, что у женщин, как и у нас, чем дольше воздержание, тем сильнее ощущения, а в ее случае воздержание было слишком долгим. Она кончила с ураганной силой, и я тоже решил больше не сдерживаться. Потом я почти мгновенно уснул. А проснувшись, увидел, что Хелен укрыла себя и меня простыней. Она лежала на спине, положив голову на подушку, и на ее лице застыло нежное и томное выражение удовлетворенной женщины. Она робко и кривовато улыбнулась:
— Ну как, мне понравилось?
Я собирался принять ванну перед сексом, но пришлось принять ее после — так приятно было расслабиться в бурлящей воде. Через некоторое время я стал дурачиться и опять возбудился. Мне хотелось заняться сексом прямо в ванне, под открытым небом, но она отказалась. Я предложил ей вернуться в дом и связать ее. Тогда-то она и укусила меня.
Эмили зовет меня разобраться с мальчишками, которые что-то натворили или чего-то не сделали. Самое время сохранить файл.
27
Среда, 14 мая. Давно не брала в руки дневник. Не очень хотелось писать (даже для себя) о событиях трех прошлых недель. Слишком интенсивно их проживала. Нет, причина не в этом. Дневник — твое зеркало, в которое смотришься каждый день, серьезно, нелицеприятно, не пытаясь ничего приукрасить. С тех пор как мы с Мессенджером стали любовниками, мне не хотелось об этом писать. Не хотелось описывать свое поведение, потому что я боялась, что, если я буду подробно его анализировать, во мне проснется совесть и это испортит все удовольствие. (Меня и сейчас пугает мысль о том, что придется писать от первого лица. Попробую иначе…)
Вот кем она стала: женщиной для утех, страстной женщиной, женщиной легкого поведения, обычной женщиной с женскими слабостями — так бы о ней написали в старинном романе. Но не в современном. Она просто делала то же, что и другие: потакала своим желаниям, ковала железо, пока горячо, пытаясь выжать из своего увядающего тела максимум наслаждения, пока еще не слишком поздно, потому что «один раз живем» и т. д. и т. п. И она никогда на раскается в этом, ведь это было так захватывающе.
Порой нервы почти не выдерживали — они оба сильно рисковали. Дважды она появлялась в Питтсвилле и готовила ужин для всей семьи, а напившись вина, оставалась на ночь, якобы для того, чтобы не возвращаться поздно вечером домой. Оба раза он пробирался в ее комнату, в ее кровать, посреди ночи — точь-в-точь как она себе когда-то представляла. В такие ночи они занимались любовью еще с большей страстью, потому что нельзя было произнести ни звука, чтобы не дай бог разбудить детей. Они догадывались о том, что чувствует другой, по жестам и выражению лица. Они лежали на полу, на овечьей шкуре, потому что кровать скрипела, и он зажимал ей рот в момент оргазма. Чтобы не закричать, она кусала его за руку между большим и указательным пальцами, словно уздечку, и слышала, как он шумно дышал, терпеливо перенося боль. (Он ласково называл ее «кускусом». Ему, похоже, это нравилось, но ей пришлось отказаться из страха перед Кэрри, которая, вернувшись, обнаружит, что муж с ног до головы искусан, словно бы на него напала стая мышей.) После такого немого секса она выходила из комнаты, озираясь по сторонам, чтобы убедиться: в коридоре никого нет. Только потом выходил он. Ведь кто-нибудь из детей мог отправиться ночью в туалет и увидеть, как папа выходит из комнаты для гостей.