Виктор Петрович не заметил, как снова оказался сидящим на стуле.
— Артём, пойми правильно, я, как директор школы…
— Вы, как директор школы. — Снова бесцеремонно перебил его Артём. — Должны были давно обратить внимание на бесчеловечное отношение ко мне со стороны других учеников и предпринять меры, тогда, защищая меня, а не сейчас, спасая свою задницу от гнева заместителя Федорина, папы Тольки-зассанца, секретаря парт ячейки Кирякова, отца Лехи-вонючки, и других. — Виктор Петрович ошарашено вскочил, но спросить не успел. — Да, других, которые будут, если меня еще кто-нибудь посмеет хоть пальцем тронуть!
Артём закончил, сдерживаемое возбуждение не выплеснулась в остававшемся все время спокойном голосе, но предательски разливалось малиновым цветом по лицу и шее. Он опустился на стул и демонстративно открыл первую попавшуюся книгу. Виктор Петрович плюхнулся напротив. Он смотрел на тринадцатилетнего мальчика не зная что говорить, просто смотрел, как тот, не обращая на него никакого внимания, углубился в чтение Нильс Бора, словно и не было только что напряженного разговора.
— Артём. — Мальчик поднял взгляд от книги и посмотрел директору прямо в глаза. — И что ты собираешься делать дальше?
— Через три недели начнутся летние каникулы, буду уходить из библиотеки вечером. — Спокойно пожал плечами мальчик.
— Я не об этом. — Начал было Виктор Петрович, но снова был бесцеремонно перебит ребенком.
— Процитировал Артём.
— Это чьи стихи?
— Почти мои.
— Почти? — Виктор Петрович был несказанно удивлен сочетанию «почти мои». Насколько он знал педагогику, да и без нее было давно известно, что дети с удовольствием приписывали себе любое неизвестное сверстникам высказывание, тем более хоть немного переделанное.
— Именно почти. — Ответил Артём. — Это Габриэла Мистраль, из стиха написанного ею на смерть мужа. В оригинале звучит так:
— Тема, иди домой. — Устало сказал Виктор Петрович. Артём удивленно поднял брови.
— Что это вдруг? Я учусь во вторую смену, до занятий еще почти час.
— Не будет сегодня занятий у второй смены, в школе комиссия из РОНО, всех учителей по стенке и детальный допрос, из-за тебя, между прочим.
— Прекрасно. — Спокойно резюмировал мальчик и снова уткнулся в книгу.
Реакция Артёма была абсолютно непонятна директору, еще и обидна.
— Что ты хочешь этим сказать? — Повысил он голос.
— Собственно этим я уже все сказал. — Пожал плечами мальчик. — Прекрасно. Раз занятия отменены, я могу оставаться в библиотеке непрерывно до самого вечера.
Виктор Петрович посидел пару минут молча, глядя на вернувшегося к чтению ребенка, потом поднялся и пошел к выходу из читального зала. Остановился, на полпути, что-то вспомнив.
— Да, Артём, — мальчик оторвался от чтения, — почему ты отказался участвовать в районной олимпиаде по математике?
— Не вижу в этом смысла.
— Как это, не вижу смысла? — Виктор Петрович опешил. — Ты же всегда ездил на олимпиады.
— Ездил, больше не буду, не вижу смысла.
— Но ведь ты побеждал!
— Побеждал, только мне от этого что, очередная грамота? У меня их и так уже целая пачка. Печь топить ими непродуктивно, дрова и достать проще и горят они жарче.
— Тема, а честь школы!
— Какая честь может быть у заведения в котором не замечается дискриминация по возрасту и физическим данным, и где открыто покрываются хулиганства сынишек «правильных отцов»? — Артём вопросительно посмотрел на директора, тот молчал. — Вот, то-то же, теперь я с вами согласен: ни-ка-кой. — Произнеся по слогам последнее слово он вернулся к книге ни мало не интересуясь дальнейшими действиями Виктора Петровича. Директор, с минуту потоптался на месте, приходя в себя. Он вышел бы из библиотеки, но оставить последнее слово за ребенком не мог, поэтому снова вернулся к столу за которым обложившись книгами сидел Артём.