А что могло быть лучше должности преподавателя в прославленном старом университете? Наступал ли кризис, сокращались ли временные оклады, профессора и преподаватели все равно жили как ни в чем не бывало и доживали до седых волос, до почтенной старости. И даже после ухода в отставку профессора снабжали мягкой перинкой пенсии в половину оклада до тех пор, пока не ставилась последняя пометка о его пребывании на земле, пока не обращал наконец профессор свой усталый взор к великой черной доске вечности.
Время шло, и через два года Брейд стал помощником профессора. Его исследования касались разных вопросов — интересных, но не вызывающих споров: даже здесь он старался уклониться от шумихи, специально подбирая спокойные темы. Но шумиха вознаграждалась дотациями и субсидиями, а его они миновали, как и звание адъюнкт-профессора.
Он понимал состояние Дорис. Семнадцать лет службы — и ежегодно белая карточка, извещающая о возобновлении договора. Но на один год.
Естественно, Дорис хотела, чтобы должность была постоянной. Брейд старался объяснить, что постоянная должность — всего лишь пустые слова. Допустим, со штатного места нельзя уволить без причины или помимо решения университетского совета профессоров (из которых каждый ревниво оберегает собственное постоянное место). На самом же деле никого и не требуется увольнять: достаточно будет деликатно шепнуть профессору, что ему пора в отставку. А если кто-то станет упорствовать, то обиды от ежедневных мелких придирок будут скапливаться, пока не вырастут в гору и необходимость расстаться с должностью, пусть даже постоянной, станет неизбежной и неотвратимой. Но Дорис понимала только, что сейчас, при настоящем положении вещей, они могут потерять все, даже маленькую белую карточку. Для увольнения с временной должности не требуется ни каких-либо причин, ни решения совета.
Это была болезнь, порожденная кризисом, — Дорис нуждалась в уверенности.
Брейд угрюмо подумал, что сам нуждается в том же. Он подъехал к факультетской стоянке машин и занял свободное место. Занял то, что ему полагалось. Заповедные места у каменной стены здания химического факультета предназначались для адъюнкт-профессоров и высшей профессуры. Обычно это его не задевало, но сейчас он и здесь вдруг увидел проявление Уверенности, недоступной без перехода через магическую пограничную черту.
Он поднялся по резной деревянной лестнице, которая, огибая здание, вела к главному входу. Внизу, вдоль вымощенной кирпичом дорожки, стояли каменные скамьи, и двое расположившихся там студентов заметили Брейда. Один из них что-то шепнул соседу, и оба посмотрели ему вслед.
Брейд на ходу втянул голову в плечи. Утром он не купил газеты. Там, конечно, уже обо всем написано. Господи, неужели все теперь будут пялить на него глаза! Уж не мерещится ли им, что у него вместо головы череп с надписью: «Берегитесь, цианид!»
Он заметил, что шагает чересчур быстро, и у входа в большую двойную дверь принудил себя замедлить шаги.
Стоит только повернуть отсюда налево, и день будет испорчен с самого начала. А ведь он мог пойти направо к лифту и подняться к себе, на четвертый этаж.
Но он повернул налево и вошел в дверь с табличкой «Деканат химического факультета». Почему-то он сразу ощутил себя учеником начальной школы наедине с высоченным, суровым учителем, отсылающим его к великану-директору.
Брейд взглянул на часы: всего двадцать минут девятого, оставалось еще десять минут.
Когда Брейд сел, Джин Мэкрис отделалась от какого-то студента и поднялась со своего места.
— Подождите минутку, профессор Брейд, и он вас примет: сейчас он говорит по телефону.
— Ничего, — сказал Брейд. — Я пришел слишком рано.
Она вышла из-за своего стола и, толкнув вертушку, служившую входом за перегородку, направилась к Брейду. Она являла собой олицетворение тревоги.
Ее длинное лицо с выступающими вперед зубами выражало постоянную скорбь, но, по мнению Брейда, похоронный вид Джин вряд ли свидетельствовал о меланхолическом складе. Она хорошо справлялась с делом, ловко выпроваживала нежелательных посетителей, извещала Брейда о программе дня и, как только у нее выдавалось время, старалась заменить ему личного секретаря, которого факультет не стал бы оплачивать.
— Я была крайне поражена вчера, когда вы мне позвонили, — доверительно обратилась она к Брейду. — Воображаю, как вас это потрясло, профессор Брейд.
— Да, это был неожиданный удар, мисс Мэкрис.
Тон ее стал еще более интимным:
— Надеюсь, миссис Брейд поняла, почему вы задержались. Я постаралась объяснить.
— Да, благодарю вас.
— Я просто побоялась, что поскольку вы всегда так точны, миссис Брейд может подумать, ну понимаете… Может расстроиться и даже вообразить…
У Брейда промелькнула дикая мысль, не намекает ли мисс Мэкрис, что его могут заподозрить в сексуальной распущенности. Он уставился на нее с некоторым ужасом.
Она ловко перевела разговор:
— Наверное, вас особенно расстраивает то, что это ваш ученик.
— Да. Конечно.
— Так вот, в связи с этим…
На столе у мисс Мэкрис тихо загудел зуммер, и Джин заторопилась.
— Профессор Литлби может вас принять, но когда вы вернетесь, я вам скажу. — Она значительно кивнула.
Уходя, Брейд видел, как Джин поправляет белую блузку, столь же девственно чистую, подумал он рассеянно, как и колебавшаяся под ней неприметная грудь.
Профессор Литлби повесил трубку и механически улыбнулся. «Возможно, — подумал Брейд, — и он когда-то умел улыбаться искренне, но, занимая высокую начальственную должность, вряд ли можно полагаться только на собственные душевные реакции: ведь нужно обеспечить бесперебойную подачу улыбок в каждом подобающем случае. Необходимо иметь нечто более прочное и надежное, вот и пускается в ход автомат, который совершенствуется и смазывается, пока не появятся гарантии, что улыбка выпорхнет на уста при первом же требовании, независимо от событий или от отношения к ним».
И Брейд в свою очередь механически улыбнулся.
— Здравствуйте, профессор Литлби.
Профессор Литлби кивнул и потер ухо.
— Ужасный случай. Ужасный.
Его широкое лицо, выбритое до красноватого блеска, выразило соответствующую моменту озабоченность.
Время остановилось для Литлби двадцать лет тому назад. В ту пору его книга по электрохимии выдержала три издания и ею пользовались как учебником. Но четвертое издание так и не появилось, и книга вышла из обращения. Иногда Литлби задумчиво поговаривал, что надо ему выбрать время и подготовить новое издание, но даже сам не верил своим словам.
Да и зачем ему было этим заниматься? Книга обеспечила ему имя, а несколько патентов, относящихся к гальваностегии хрома, — скромный, но независимый доход и приглашение на должность декана, когда умер старый Баннерман.
Брейд кивнул, соглашаясь, что случай действительно ужасный.
— Конечно, — начал Литлби, — не так уж странно, что все произошло именно с этим аспирантом. Совершенно нелепый тип, как я вам и сказал вчера по телефону. Сожалею, что приходится говорить так о вашем ученике, тем более после ваших благоприятных отзывов о нем, но я просматривал характеристики и должен сказать, что весь профессорско-преподавательский состав был о нем дурного мнения.
— В некоторых отношениях он был трудный молодой человек, но обладал определенными достоинствами.
— Вполне возможно, — сухо сказал Литлби. — Впрочем, это к делу не относится. Я прежде всего обязан думать об университете, о нашем факультете.