– Мы выращиваем в основном картофель и яблоки. Некоторые участки сдаем в аренду фермерам. Но главная овощная культура – картофель.
– Знаете, вообще-то я однажды написала рассказ, где действие происходит как раз в похожих местах. Я жила тогда в Айдахо. Даже сейчас чувствую вкус печеной на костре картошки и запах ботвы… Хотя здесь все-таки мне нравится больше. Впечатляет контраст. Горы и ровные поля. Изумительное сочетание.
В ответ Брюс лишь расплылся в улыбке, она же, наоборот, помрачнела.
…Пэгги не любила вспоминать свой провал, но сегодня все как сговорились. Надо же было Джесси Морден извлечь на свет Божий тряпичную куклу, а управляющему Реджвудом вздумать повезти ее на картофельные поля. Знали бы они, что КУКЛА и КАРТОШКА сплелись когда-то в сюжет, вылившийся в рассказ «Моргуля».
Основой послужила история одной из приютских девочек, с которой Пэгги сдружилась. Худющая, нервная, она вызывала жалость и сочувствие. Звали ее Марго, а прозвали «моргулей» за беспрестанное подергивание веками – будто глаза все время были на мокром месте или в них попала соринка.
В приюте Марго оказалась, можно сказать, по собственной воле. Сам по себе факт редчайший, если не исключительный. И далеко не сразу посвятила Пэгги в свою тайну, взяв слово никогда и никому о ней не рассказывать. Не нищета, в которой жила девчушка, поразила Пэгги – обеспеченных среди таких, как они сами, разве встретишь?– а поступок, который та совершила.
Единственной ее игрушкой была красавица кукла, доставшаяся по воле случая во время рождественской ярмарки: дама, распоряжавшаяся благотворительной лотереей, обратила внимание, каким взглядом пожирала маленькая Марго нарядную, в кружевном платье куклу, служившую главным призом. Его-то неожиданно и получила девочка, с замиранием сердца уставившаяся на дорогую игрушку. Счастливая, она прибежала тогда домой, целыми днями любовалась фарфоровым личиком, расчесывала волосы, поправляла каждую складочку воздушного кукольного наряда. Не расставалась с ней, даже когда спала, бережно укладывая рядом со своей подушкой.
Кукла и впрямь оказалась хороша. Марго завидовали соседские дети и даже их мамаши – редко кто мог позволить себе купить такую – умеющую открывать и закрывать глаза, двигать руками и даже произносить «уа-уа»…
Счастье, озарившее жизнь Марго, длилось недолго. Проснувшись однажды утром, она обнаружила, что кукла исчезла. Отец сторговался с кем-то, обменяв ее на три мешка семенной картошки: для него это был шанс не упустить драгоценное время посадки и гарантии приличного урожая, для Марго – предательство. В тот день девочка навсегда ушла из своего дома…
Перебирая в памяти судьбы своих товарок, Пэгги часто возвращалась к Марго. Чем не сюжет для рассказа, решила она и отважно взялась за перо. Писала вдохновенно, стараясь не упустить ни единой детали, добиваясь точности и правдивости в каждой мелочи быта, обстановки, образа жизни. Особенно старалась передать характер героини, отважившейся на такой шаг, ее психологию.
Как-то в числе других Пэгги показала рассказ своему издателю Майклу Эндроку – не сомневалась, ему понравится. И ошиблась. Эндрок назвал его фальшивым, лишенным социальной подкладки и психологической мотивированности, старомодным. Словом, вынес суровый приговор. В сборник не включил и к двенадцатистраничному тексту «Моргули» больше ни разу не вернулся…
Самое обидное и несправедливое для Пэгги заключалось в том, что Эндрок усомнился в достоверности событий, которые описывались. А ведь все в этой истории чистейшая правда!
Подумать только, досадливо усмехнулась про себя девушка, когда врешь – тебе верят, как, например, сегодня утром Джесси Морден, радостно приподнесшая ей ватного уродца в гороховом платьице, а говоришь или пишешь правду – упрекают во лжи. Приезд в Реджвуд – еще одно тому доказательство. Вряд ли Брюс Патерсон, посвящающий сейчас Пэгги в дела имения со всеми его «картофельными проблемами», принимает за чистую монету ее бескорыстный приезд сюда, хотя, видит Бог, ей и в голову не могло прийти даже мечтать о каком-либо наследстве. Знала бы, в какую двусмысленную ситуацию попадет, возможно, совсем отказалась бы от поездки. Да разве кто поверит в ее искренность? Он-то уж точно!.. Покосившись на Брюса, уверенно справлявшегося с разбитыми проселочными дорогами, Пэгги отвернулась к окошку «джипа»: раскинувшиеся окрест поля, горы вдали, высокое августовское небо действовали умиротворяюще, дышали вечностью, по сравнению с которой любые мирские терзания казались нелепыми. И Пэгги вдруг ощутила в душе покой…