— Лили?..
— Сев, ты слышишь? Посмотри на меня! Пожалуйста, посмотри!..
Слабое, едва заметное движение глазных яблок под сомкнутыми веками. И вырывающийся против воли вопль:
— Северус! Очнись! Ты слышишь меня? Посмотри на меня! Пожалуйста, посмотри!..
Чёрные, запавшие, любимые глаза вспыхнули на бескровном лице.
Мэри заплакала, размазывая, как тогда, в детстве, слёзы по щекам.
Его голос. Почти стёртый временем из памяти, с трудом различимый в хрипе, доносящийся как будто с другого конца Вселенной:
— Лили…
И под остолбенелыми взглядами коллег, которые стали невольными свидетелями разворачивающегося у них на глазах продолжения старой драмы, она ответила:
— Да. Спокойно, Сев. Держись… Я здесь. С тобой. Все хорошо…
Глава 2
22.10.1974. Хогвартс
«Мерлин всемогущий, вот ведь святая наивность! Принять её за Лили невозможно даже в бреду».
…Третий курс, осень. Школьная больничка, которой закончился выход вторым загонщиком в замену Эйвери, травмированному на тренировке буквально накануне матча.
Выход, откровенно скажем, «за столба», только чтобы команда не играла в меньшинстве… Загонщик из меня — как из смеркута одеяло! Лучше бы взяли кого-нибудь из второкурсников, претендующих на постоянное место в команде, честное слово. Повестись на обещание Эйвери в случае моего выхода вместо него на игру подарить полфунта отборных дремоносных бобов, которые даже шестиклассникам выдаются по счету на уроках — это была просто непростительная глупость.
И в меньшинстве команда все-таки играла: после того, как на двадцать седьмой минуте старый тяжёлый бладжер в ржавых трещинках металлической обшивки каменным ударом пришёл слева в бок, сошвырнув меня с метлы на восьмиметровой высоте.
Бросить Arresto Momentum оказалось некому. Квоффл был у гриффинов, сбивать бладжером игрока второй линии в чужой команде, когда атакуешь сам, против правил. Может, потому и пропустил, что не ожидал…
Но судья миссис Хуч, стриженная тощая старушенция 1901 года рождения, угасшая звезда национальной сборной, уже полстолетия как успокоившаяся на посту школьного тренера, честно позабыла назначить любимцам штрафной. А вечером с извинениями в лазарет притащилась эта Макдональд…
Невысокая, чуть склонная к полноте, рано начавшая развиваться по-женски фигурка, две тугие косички тусклого в этом освещении медно-каштанового цвета, толстые как сардельки. На пухлом запястье самодельный браслетик из разноцветных бисеринок на красной нитке. Дребедень, маггловская мода!.. А в синих глазах с чутко расширенными в тускло-жёлтом свете больничных ламп огромными зрачками — неясное выражение глубокой, затаённой тревоги.
У неё никогда не было лёгкой, полётной гибкости, свойственной движениям Лили. Её фигура никогда не излучала мягкого, матового белого света, волосы не сияли свежим, живым огнём лесного костра, глаза не таили озорных весенних искорок. И когда она проходит мимо, шаги её не откликаются в сердце тугой, сосущей тоской, заставляя пульс подчиниться их ритму… Другая девочка. Чужая… Ненужная. Встреться мы года три назад в городе, мог бы и за магглу принять, наверное.
— Северус!.. Я… видела, что сегодня случилось во время матча. Поттер специально нарушил правила. Я считаю, что это гадко, и поэтому хочу извиниться за поведение недоумков с нашего факультета…
«А сама-то — не недоумок?.. Не дошло, значит».
После почти половины пинты костероста не до обсуждений подробностей уже ушедшей в прошлое, случайной для меня игры.
Мутное, противно дымящееся в высоком больничном стакане пойло горько на вкус до тошноты. А потом горячо и едко разливается в теле багровым потоком тугой, пульсирующей боли, когда по месту перелома начинают стремительно — в десятки раз быстрее, чем в норме, — плодиться спасительные остеобласты. Сутки-другие максимум — и лубок можно снимать, а потом дождаться только насыщения молодой остеоидной ткани кальцием, чтобы крепче была. Достаточно тяжёлую травму можно таким образом залечить меньше, чем за неделю, тогда как без зелья потребовалось бы месяца полтора-два. Но за это короткое время ты раз пятнадцать проклянёшь собственную неосмотрительность, что привела тебя под надзор добрейшей мадам Помфри.
Я не хочу никого видеть и ни с кем не намерен сейчас говорить. Тем более — о квиддиче, Поттере и Гриффиндоре. Я прогоняю её решительно и грубо. Пожалуй, даже слишком грубо для обращения с девчонкой…
Убежала в слезах… Сама виновата! Могла же она въехать, что в таком беспомощном состоянии я не подпустил бы к себе с этой мокрой, липкой, унижающей жалостью даже мать? Или все-таки подпустил бы?..