Однако ничего подобного он не говорит, а спустя несколько мгновений выныривает из своих мыслей и обстоятельно отвечает:
— А вот это как раз самое интересное. Когда волшебник покидает этот мир, внутри него исступлённо мечется магия. Она заперта в физическом теле, как в ловушке, не находит выхода и потому воспринимает любое вторжение извне в стремительно слабеющее энергетическое поле хозяина как объявление войны. И тогда она обрушивает на чужака всё самое тёмное и страшное — последствия проклятий, порчи, пороков, боль пережитых трагедий. Магия возлагает вину за ускользающую жизнь на мнимого врага и жестоко его наказывает.
Я тоже тяну руку.
— Насколько это опасно, профессор?
— Последствия невозможно предугадать. В лёгких случаях человек может отделаться состоянием, как после крепкого Ступефая. А в тяжёлых — впитать в себя чужие проклятия или даже умереть.
— Умереть?!
— Да, — подтверждает профессор. — Даже умереть. По крайне мере, такие случаи известны в медицинской практике. Жертвами проклятия последнего прикосновения чаще становятся женщины, и это неоспоримый факт. В каждом случае причиной смерти является внезапная остановка сердца.
В аудитории устанавливается мёртвая тишина, которую снова нарушает въедливый, дотошный Руперт Остин:
— Но почему именно женщины?
— Если вы не сочтёте за труд немного подумать, то сами сможете дать ответ на этот вопрос.
— Вы имеете в виду более слабый, чем у мужчины, организм?
— Нет. Всё гораздо проще. Физическая сила здесь ни при чём. Да и спорный это тезис… Но женщины более подвержены эмоциям. В момент последнего контакта с умирающим уничтожаются все ментальные и ауральные барьеры. Энергетические структуры двух волшебников — того, кто покидает этот мир и того, кто в нем остаётся, — сливаются в одно целое. Полное взаимопроникновение. Это как… — Крамер щёлкает пальцами, подбирая подходящее сравнение для иллюстрации своих слов, — как… сообщающиеся сосуды. И тогда в здорового человека проникает разрушительная энергия смерти. Ущерб, который потерпит принимающая сторона, прямо пропорционален длительности прикосновения. Но при этом здоровый человек делится своей драгоценной жизненной силой, забирает себе часть боли. И тем облегчает предсмертные муки умирающего. Вот такой парадокс, молодые люди…
Он разворачивается и идёт обратно к кафедре. Я сижу за первой партой и слышу его негромкое рассерженное восклицание: «Посторонний, дракклово семя!»
* * *
05.07.1969. Элишадер
…Аромат травы перемешивается со свежим запахом моря: неуловимым, солёным, беспокойным, заполняющим всё пространство вокруг — от нагретой солнцем земли до высокого, обнимающего меня неба, которое становится ближе каждый раз, как только качели, на которых я сижу, взлетают вверх.
Мне почти десять лет. Я уже чувствую в себе присутствие магии, но не знаю, что это именно она — мне никто не объяснил, что это такое, а сравнивать мне не с чем. Поэтому я уверена, что все мои сверстники тоже испытывают нечто подобное.
Пока это только живущее во мне тёплое облачко, которое я лёгким усилием воли могу перемещать по всему телу. Оно чутко улавливает любое настроение, заодно со мной во всех шалостях. Когда очень весело, меня с ног до головы будто наполняет гелием, и тогда кажется, что я вот-вот взлечу, как купленный на ярмарке шарик, оборву нить земного притяжения и понесусь ввысь.
Меня всюду сопровождает невидимый друг. Если я брожу по окрестностям, он помогает мне ловко взбираться на вершины холмов. Подхватывает на руки и подбрасывает в воздух, когда я начинаю прыгать и хлопать в ладоши, радуясь тому, что отсюда видна, как на ладони, вся деревня Элишадер. А вон там — старый, стоящий в стороне от других зданий, большой дом, где живут родители моей мамы.
А ещё я обожаю бабочек. Могу подолгу наблюдать за ними, любоваться тем, как тонко и изящно они устроены. Я никогда не бегаю за ними с сачком, как другие дети. И уж тем более презираю и осуждаю стремление некоторых взрослых пришпиливать беззащитных насекомых к картонкам и помещать их под стекло, сопровождая похороны очередного высохшего тельца надписью на латыни.
То, что живёт внутри, очень доброе и разделяет мою страсть, делая так, что бабочки совсем меня не боятся. Достаточно поднести палец к цветку, который облюбовала одна из них, как спустя несколько секунд летунья перебирается на него, смешно и щекотно касаясь кожи своими лапками. Она даёт возможность её рассмотреть и то сводит, то разворачивает невесомые крылья, чтобы я могла вдоволь насладиться нанесённым на них изысканным узором.