Для принесения брачных клятв мы, сговорившись заранее, берём произведения Элизабет Браунинг.
Джерри в восторге от моего предложения, которое кажется ему трогательным и очень поэтичным. Мой жених и не подозревает, что оно продиктовано холодным расчётом. Говорить заученными фразами проще, они позволят мне не сбиться, когда придётся обмануть его, наших родственников и всех гостей, прибывших на церемонию бракосочетания. И всё же я не хочу ранить чувства Джеральда явной фальшью.
Он берёт меня за руки и произносит свою клятву с интонацией, от которой на мои глаза почти наворачиваются слёзы раскаяния:
— Как я тебя люблю? Люблю без меры.
До глубины души, до всех её высот,
До запредельных чувственных красот,
До недр бытия, до идеальной сферы.
До нужд обыденных, до самых первых,
Как солнце и свеча, простых забот,
Люблю, как правду, — корень всех свобод,
И как молитву — сердце чистой веры.
Люблю всей страстью терпкою моих
Надежд несбывшихся, всей детской жаждой;
Люблю любовью всех моих святых,
Меня покинувших, и вздохом каждым.
А смерть придёт, я верю, и оттуда
Тебя любить ещё сильнее буду.
Я чувствую устремлённые на нас взгляды: радостные, подбадривающие, тёплые. Меня начинает бить дрожь. Как страшно мне в эту секунду! Потому что сейчас предстоит уверенно, не дрогнув ни единым мускулом, солгать Джеральду, всем этим людям, желающим нам счастья, и самой себе.
И в этот сложный момент я ощущаю ободряющее движение сильных, горячих пальцев жениха, словно он говорит: «Не бойся, я рядом, я всё пойму и поддержу тебя, что бы ни случилось».
Я смотрю в его глаза, стараясь обрести в них защиту: так ищет закрытую бухту корабль, спасающийся от надвигающегося шторма. Этой короткой передышки мне хватает, чтобы снова прийти в себя и начать декламировать. Мой голос, сначала слабый и неуверенный, крепнет с каждой произнесённой фразой:
— Уж если любишь, то люби лишь ради
Самой любви меня. Не только за
Улыбки свет, красивые глаза
И речи нежные, — за мысль во взгляде,
Что так близка тебе и очень кстати
Пришла ко мне, как в душный день гроза.
Изменчиво всё это, мой вздыхатель,
Изменчив ты и, — что вчера сказал,
Сегодня — ложь. И не люби, не надо,
Из жалости перед слезой моей -
Забудешь слезы, утешенью рада,
Что долго длясь, любовь убьёт скорей!
Люби меня одной любви лишь ради,
Люби всю жизнь, до окончанья дней.
Сердце сжимается от ощущения совершённой непоправимой ошибки.
Что же я делаю?! Неужели никто не видит, что со мной происходит? В моих словах нет правды, я совсем не люблю Джеральда! Он мне лишь друг… Разве я смогу сделать его счастливым?
Я обвожу беспомощным взглядом расположившихся на скамейках оживлённых людей, ожидая, что кто-нибудь из них непременно уличит меня во лжи и громко крикнет, что нужно немедленно всё остановить и прекратить этот затянувшийся, постыдный фарс.
Но гости словно ослепли все до единого. Они одобрительно шумят, хлопают в ладоши. Толстяк в первом ряду — кажется, дядя Джеральда по отцовской линии — от восторга топает ногами и бьёт себя по ляжкам.
Никем не прерванная церемония продолжается дальше. Звучат традиционные вопросы регистрирующего брак чиновника Министерства, и мы с Джерри даём согласие хранить супружескую верность в болезни и здравии, богатстве и бедности…
Мы говорим «да» друг другу и той неизвестной жизни, в которую скоро вступим.
Нас объявляют мужем и женой…
…Но по-настоящему мы становимся супругами лишь за час до полуночи. В освещённом ущербной луной круге, очерченном чередой изгрызенных временем и ветрами столпов древнего дольмена. В месте силы, где магия невидимыми родниками сочится из трещин векового камня.
Здесь это не называется свадьбой. Handfasting, соединение рук — добровольная жертва крови и плоти, обряд соединения двоих волшебников в единую семью, залог равноправного союза…
Мы выходим в круг босыми, зябко ступая по притихшей ночной земле, облачённые в простые некрашеные льняные рубашки — длинные, до пят. Такие в незапамятные времена носили лишь дети и новобрачные. Я распускаю волосы, украшенные теперь лишь простым венком полевых цветов.
Джеральд перехватывает густую шевелюру кожаным ремешком, у его виска болтается короткий шнурок с волчьим клыком — знаком принадлежности к великому роду охотников, воителей и чародеев.
Мы не преклоняем колен — здесь это не требуется. Не повторяем за доверенным свидетелем, моим дедом, каких-либо стандартных клятвенных формул. Стоя под вечной луной, в центре круга у алтарного камня, мы отвечаем только на один вопрос: