Если б этот форматированный умник закончил на этом выступление (боже, как я хочу тишины, вы не представляете, какая это пытка — слушать каждый день ту или иную фонограмму) — у меня бы сохранились наипрекраснейшие впечатления от концерта. Но он снова запел. Как назло, не было никаких электроглюков. Саунд впирал. Акустические системы даже и не думали хрипеть, микрофон подозрительно точно отрабатывал свою АЧХ, ребята-электрончики трудились на славу, совершая отточенные p-n переходы в транзисторах, слаженно двигались, будто спортсмены на стадионе. Вокалист в погонах вошел в раж. Меркьюри местного разлива. Еще немного, подумал я, и ведь чокнусь в конце концов. Надо бы сваливать, а то не ровен час, все кончится не очень весело. В левом проходе стусовались густо загримированные девицы, готовясь к выходу. В рассеянном свете прожекторов, отраженном от сцены (вот зараза Марфа, подумал я, все-таки она их купила) красотки выглядели довольно-таки непрезентабельно. М-да, киношку сначала превратили в какое-то подобие дома культуры, а теперь это просто вертеп. Я посмотрел, как самочки с визгом ломанулись на сцену и, сделав последний глоток, ушел. Театр! Я поймал себя на мысли: сколько же я, энтузиаст, занимался подобным искусством — лез за каким-то бесом на самый верх, рискуя здоровьем, дабы только осветить лицо твари — ситуация интересовала исключительно постановщика и жалкого существа, возомнившего себя Джульеттой.
Знаете ли вы, что такое работать направщиком? Ну вас.
Ладно, объясню.
Художник мыслит. Так мыслит, что стены театра разваливаются. Проходит какое-то время. Художник начинает бакланить постановщику. Художнику приходится все сочинять на ходу. «Когда надо?» — Типичный ответ: — «Вчера». Хорошо. «Тут требуется такой-то свет…» Постановщик вникает. А ты крути прожекторы под потолком, как обезьяна. Постановщик, которого в обиходе называют режиссером, тем временем пытается что-то объяснить, заодно, кстати, и этим актерам. Протирает настолько вдумчиво, что местами начинает врубаться сам. Те с умом кивают. Вот это да. Концепция. Бедняги ночами не спят — прорабатывают текст, а ведь смысла-то в нем, судя по всему, с гулькин нос, но надо же, во-первых, в собственных глазах выглядеть умными, во-вторых — выглядеть умными в глазах маразматика, памяти которого хватило лишь на зубрежку двух-трех цитат из Немировича-Данченко. Последняя неделя перед премьерой граничит с адом. Куда там Данте. Заезженный донельзя, ты перевешиваешь фонари, а в голове ворочается лишь одна мысль: как бы потихоньку мочкануть этого постановщика, да и художника заодно, так, чтоб никто не заметил — это, к сожалению, нереально, а жаль. И вот премьера. На лестнице тусуются с умным видом курицы из прессы, загадочно попыхивая длинными тонкими сигаретами и мозгуя о том, какие озвиздененные статьи напишут. Гений бреда суетится и лижет им задницы.
Синее.
Синее, сапиенсы.
Какой чудесный пейзаж открылся мне с балкона Маргариты. Я любовался синевой.
Чересчур красиво. Ты любишь ли меня? Да, конечно. А ведь лганье все это, шмутц. Завтра ты подаришь себя солдату невозможности, и он скажет, что немного не смог. Ты начнешь объяснять: видишь ли, родной, получилось именно так. Тогда — как мне покажется — солдат скажет про себя: синее и белое не смешиваются.
И созерцал бы дальше — нет, я стал бы главным персонажем, — но Маргарита не позволила мне стать им, пришлось играть другую роль в ее пьесе. О, как я ошибся! Палачу удалось отрубить голову шуту, фигурально выражаясь.
Вышло не по кайфу.
— Матвей.
— Да.
— Ты понимаешь.
— Понимаю.
— Матвей! Я люблю тебя.
Угу.
— Но я люблю и его. Мужа.
Интересно, сколько людей внимает подобным бредням? Ну-ну. Послушаем дальше.
— Почему же мы, как ты думаешь, пропадаем? — (Да потому что псицы. Я стиснул зубы. Дряни.) — Я объясню, Матвей, — она засуетилась и выдала такую научно-фантастическую гипотезу, что я даже прибалдел. Чего я только не всасывал! Но услышать такое от Марагариты?
— Ведь ты в курсе, — она словно оправдывалась, — что люди исчезают? А вместо них появляются другие.
— Конечно, — проскрипел я. — Чрезвычайно интересно. В пригороде исчезла корова. Да бог с ней, где молоко? Которое ты добываешь, не дергая ей соски, а идя в магазин и покупая его то ли в бутылке, то ли в полиэтиленовом пакете, называемом тетрапак. TetraPak (повело меня) ставит перед собой все более амбициозные задачи в области популяризации экологических идей и их продвижения в массы…