— А почему мы ссоримся?
И ушел.
Через несколько дней вернулся, и мы продолжили. Синё — в витрине дома — до́ма, примыкающего к «точке» Маргариты. Лабаз. Хозтовары, господи, как это тривиально. Я снова в синеве.
За стеклом ходили какие-то люди. Люди ли? Они перемещали предметы, это было какой-то феерией, сути которой сами создания не понимали, да это и не входило в их задачу. Синее, все синее. Было приятно. Щемило только как-то. Марианна. Она погибла самым нелепым образом, вот так же, похоже, любуясь в стекле небом — а тут вот какая история: не справился с управлением, замечательная формулировка. Да, бывает так: стоит человек на тротуаре метрах в двух или даже дальше от проезжей части, покуривает себе сигаретку, смотрит в небо, думает думы. На тебе! Некий безмозглый мерзавец делает странный маневр, водитель автобуса, дабы избежать столкновения, психоделически поворачивает руль — и вот результат: всего-то полдесятка трупиков. Обычное дело, скажет любой патологоанатом, видали мы еще и не такой фарш. Хорошо, наверно, им быть, патологоанатомом. А если бы в жертвах оказалась его любимая? Хватит спекулировать.
Я любил Марианну. Как я ее любил! Мать вашу, я был готов порвать этот дебильный мир на куски. Чем все кончилось? Полной лажей. Но перед этим вышла еще одна галиматья.
Мой друг Костя тоже ее любил, вот какая засада. Самое забавное — да, теперь остается только смеяться, подобно придурку — это нисколько не помешало нашей дружбе. Мы договорились — никто не навязывал решения друг другу — пусть выбирает сама. Нам было по семнадцать. Знаете, что учудила эта умница? Она возомнила, что, в конце концов, надо бы распрощаться с этой надоевшей девственностью, и скаталась на юг. Юг! Где и подарила невинность какому-то любителю северных муз. Я скис, когда узнал об этом. Костян тоже. Надо отдать ему должное — он все-таки продолжал ее любить. Простил. А я, как последняя сволочь, начал квасить. Это было, конечно, совсем не то, что происходило потом: тогда хватало чекушки водки, даже ее было трудно одолеть.
Затем эта история с автобусом.
Да почему мы живем именно так, а не иначе?
Ладненько, что-то я разнервничался.
В общем, нажрался.
Нажрался этим миром. Я не хочу его понимать. Да и не пойму никогда. Могу только любить Маргариту. Все остальное — чушь собачья.
Маргарита умничала. Я внимал. Прикинь, говорила она, загадочно затягиваясь полузаграничной (американские подорожали) сигаретой, это никчемный мир. Возразить я не мог — не умел лгать. Как жить?
В нем? В этом мире? Удивила, да?
Однако не по-христиански как-то обгаживать свой мир. Не такая уж это и ботва. Что, нет?
— Почему мы не ездим на трамваях? Почему ты считаешь нормой передвигаться по узкоколейке, ширина которой — семьсот пятьдесят миллиметров? Нормальная ширина колеи тысяча пятьсот с чем-то миллиметров. — Получать подобную информацию от женщины казалось чем-то странным. — Раньше ходили трамваи. На вылетных линиях — с прожекторами.
Да отколе у нее, черт возьми, эти сведения?
Проклятье, мы ссорились. Ссорились, как последние маразматики. Взглянув последний раз на небо, я собрался и опять ушел.
Потом она телеграфировала.
Не люблю эти послания.
Не люблю.
Внезапно застучавший аппарат насилует тебя. Это самое поганое, что только можно вообразить, представить и поиметь в этой или пойми какой жизни. Любовь? Ну. Сколько раз себе говорил: не врубай телеграф — иначе будут проблемы. Мало? Видимо, да.
Выруби телеграф. Выкинь его. Раб. Жалкий раб. Горемычный урод, пассивный, торгующий собой, может быть когда-нибудь тебе станет стыдно. Дешевка.
Люблю я тебя, Маргарита.
Она тоже любила меня, так, наверно, получается. Банально. Она любила. Письма писала даже. Вот, например, одно… м-м… Нет, цитировать вряд ли нужно.
— На вылетных? — я хохотал. Термин почему-то казался смешным.
Я ее любил. Любил ее, целовал, носил на руках по квартире. Маргариточка моя. Ты моя задничка, попка несчастная. Люблю тебя, люблю.
А Маргарита несла какой-то вздор. Мол, нет ничего бесконечного. И рано или поздно все это кончится, когда-нибудь ты пройдешь вечером в тумане мимо храма один — меня не будет. Ведь мы исчезающие.
Какие слезы.
Так что бы это значило — исчезающие? Вот что.
— Я тебе уже говорила. Мы просто перемещаемся.
А это оригинально.
— Знаешь, как бы это назвать? — Маргарита сощурилась, дым попал ей в глаз. — Сказать, что это была прошлая жизнь? Ты не поверишь.
Не поверил.