— Тимур, — подскочила ко мне побледневшая мать. — Говори честно: что ты чувствуешь?
— Только не думай ничего скрывать, — вторил ей, в свою очередь, сильно напуганный предок.
— Ничего не чувствую! — принялся вопить я. — Я здоров! Совершенно здоров!
— Печень, — скорбно изрекла мать. — Этого я давно и боялась. Ах, почему я тебе, Тимурчик, сразу не запретила есть в школьной столовой! Общепит при твоем состоянии здоровья смерти подобен.
И, опустившись на стул возле вешалки, она зарыдала.
— Лена, Лена, — плюхнулся на другой стул рядом с ней отец. — Да успокойся. Может, еще обойдется. А с сентября... — начал он и почему-то осекся.
— Ну, развели панику, — обозлился я. — Можно подумать, я помираю. — «Теперь придется сказать им правду. А то по врачам затаскают».
Между прочим, в начале этого учебного года меня уже потаскали. Результат для меня оказался самым плачевным. Мне категорически запретили заниматься моим любимым боксом. Представляете? Не заниматься боксом, без которого я вообще жизни не представлял, а виновата была во всем Адаскина. Придумала, что мне надо закосить под больного. Случилась в школе одна неприятная история, из которой пришлось выпутываться. Из нее-то я выпутался, но заплатил за это занятиями боксом. Так что я теперь походов по врачам боюсь как огня. Вдруг еще что-нибудь обнаружат и запретят заниматься фотографией?
Ну, я понял: выхода нет. Придется предкам сказать хоть часть правды.
— Мам, — начал я. — Брось реветь. Это совсем не печень. Просто загар плохо лег.
— Какой загар? — взвыла она. — Ты разве забыл, что в твоем состоянии категорически противопоказано долгое время находиться на ярком солнце?
— Мать, очнись! — проорал я. — Какое яркое солнце? На улице зима! Мороз! А это, — я потыкал в свою пятнистую щеку, — искусственный загар! Понимаешь, крем такой. Зойка Адаскина мне дала.
— Зачем? — всплеснула руками та.
— Ну, мы думали, прикольно будет, — пришлось мне прикинуться полным дураком. — Зима. Кругом снег. А я один загорелый. Но, наверное, крем у Адаскиной был очень старый. Сперва вообще не подействовал. А теперь вот проявился, но неровно.
Мать посмотрела на меня и улыбнулась. В глазах у нее стояли слезы.
— Господи, какой же ты у меня все еще дурачок!
«Поверила, — с большим облегчением отметил про себя я. — Значит, по врачам не потащит».
— А отмыть этот ужас как-нибудь можно? — поинтересовалась мать.
— Не знаю, — на сей раз вполне честно ответил я. — Сейчас позвоню Зойке и спрошу.
— Да уж. Ты позвони, — строго произнес отец. — И вообще советую тебе, Тимур, в другой раз сперва думать, а потом делать. Нечего мать понапрасну нервировать. Она и так неважно себя чувствует.
— На фига тогда было в магазин переться? — удивился я.
Отец собирался ответить, но мать перебила:
— Ладно тебе, Сережа. Обошлось, и слава богу.
Предок что-то пробормотал и принялся расшнуровывать ботинки. А я отправился в свою комнату звонить Зойке. И впрямь, не ходить же теперь пятнистым.
Адаскина, конечно, сперва вдоволь поиздевалась надо мной. Потом хмыкнула и заявила:
— А как смывать, я не знаю. Пойду с матерью посоветуюсь.
Вскоре выяснилось, что сделать со мной толком ничего нельзя. Такой уж это загар: сразу не смывается. Должно время пройти. Зойкина мать сказала:
— Для ускорения процесса можешь воспользоваться скрабом.
— Каким еще скрабом? — я не врубаюсь во всякую эту косметику.
Зойка с кретинским ржанием начала мне, как тупому, втолковывать:
— Скраб — это, Тимурчик, такой специальный крем для отшелушивания кожи. В нем есть кусочки косточек или микроскопические шарики. Спроси у своей мамы. У нее наверняка есть. А если нету, намыль руки, в мыльную пену насыпь соды и потри всем этим свое несравненное лицо. Только глаза обязательно объезжай.
— Попробую, — буркнул я. — А за «несравненное лицо» ты у меня завтра получишь.
— Спасибочки тебе большое на добром слове, — ничуть не испугалась Зойка. — Учти, я тебе больше ни за что помогать не буду.
— Очень хорошо, — сказал я. — Теперь у меня появилась надежда остаться в живых.
— Вот она, человеческая благодарность, — заявила Зойка и бросила трубку.
Скраба у матери не оказалось. Пришлось ограничиться содой. Но с равным успехом я мог бы к ней и не прибегать. Лицо по-прежнему оставалось пятнистым. Наконец мать намазала меня своим ночным кремом.
— Брось, сынок, — сказала она. — До конца каникул, наверное, сойдет. Во всяком случае, будем надеяться.