Харитон Гаврилович закусил мундштук жёлтой, но крепкой линией зубов, которую тронул не возраст, а табак. Выпустил густое облако дыма и продолжил:
— В конце недели будь готов — едем с тобой в Петербург. С полковником это дело мы уже обговорили.
Алексей всю выволочку простоял молча, едва успевая отходить от сыпавшихся на него новых и новых дурных вестей. Ошалело пытался осознать происходящее. Мыслей было много, но они наслаивались, перебивали друг друга, и оформить их во что-то приличное он так и не смог. Так и стоял, словно своим молчанием выражая согласием со всем, чему, как только отошел, страшно устыдился. И слова в защиту брата не сказал!
Как дошёл до квартиры — не помнил. Только лёгкое письмо тяжёлым грузом лежало в руке и тянуло вниз сильнее, чем кандалы.
Брата дома не было. Видать, задержали на службе. Алексей ощутил слабое беспокойство, но, пожалуй, сейчас его задержка была даже на руку. С письмом он хотел остаться наедине. В первый раз ему захотелось уединиться от брата.
Печать сломалась на удивление легко, видать, из-за холода стала хрупкой, будто сделанной не из сургуча, а из тонкой плашки. Следующие полчаса прошли в полнейшем молчании. И не потому что письмо было длинным. Вовсе нет. На самом деле, внутри был всего один листок, исписанный едва ли на половину, но вот содержание… Содержание увеличивало длину и вес этого письма как минимум вдесятеро. Да, Харитон Гаврилович был сдержан с ним. Не то, что отец — тот на слова не скупился. Самыми унизительными и презрительными словами он описал отношения Алексея с этим «сукиным сыном». Упрекал за трусость, глупость и низость. Припомнил всё, и внезапный перевод из столичного полка на Кавказ, на котором, как всем известно, порядка в армии никогда не было. Да вы только на их форму посмотрите! Дуэли, Алексей порадовался, что до отца дошли только примерные слухи, которые были весьма далеки от настоящего хода дел. Иллюзий о том, что сказал бы отец, узнай он о настоящих дуэлях, Алексей не строил.
Табурет скрипнул под его весом, когда Алексей тяжело опустился. Было больно и горько. Часть слов задела его, словно вывернула наизнанку и изуродовала чистые мотивы. Часть пришлась на Павла, который не заслужил подобное. Комок обиды за брата тяжело прошёл внутрь, словно оцарапав горло. И было больно, что отец оказался тем, кто он есть, потому что где-то глубоко Алексей не оставлял надежду, что в отдалённом будущем он мог бы познакомить отца и брата друг с другом. И может быть… Лицо исказилось, и Алексей махнул рукой. Чего уж теперь говорить о том, что могло было быть? Ничего никогда не сбудется.
На портрете отца, пусть он лежал в сундуке бережно завёрнутый в тряпицу, собрался слой пыли. В обычном состоянии Алексей бы почувствовал угрызения совести за это, но сейчас он только резко сдул пыль и зло уставился ему в глаза. Но злость почти сразу прошла. Брат похож, очень похож, прям вылитый. Сбрить усы и никто не усомнится, кем Павел ему приходится. Алексей пальцем провёл по носу, сам он был похож на отца куда меньше. В детстве это доставляло ему немало беспокойства, когда он смотрелся в зеркало и представлял себя совсем таким как отец, но представить никогда не получалось. А теперь оставалось лишь надеяться, что Павел никогда не решит отпустить себе усы. С бородкой ему было однозначно лучше. Алексей был в этом уверен.
Когда в замке щелкнул ключ, Алексей развернулся к двери. Брат, наконец, вернулся.
Павел убрал свой ключ и посмотрел на Алексея. Вид у того был… не такой. Так и не войдя в комнату, Павел остановился.
— Кто-то умер?
Слюна словно застряла вязким комком в горле. Алексей с усилием сглотнул и ответил:
— Отец написал.
Павел кивнул и закрыл за собой дверь. Спрашивать дальше не имело смысла, а насущные дела не ждали. Раздеться, умыться и справить нехитрый ужин. За письмом Алексей, похоже, совсем забыл про него.
Алексей дошёл до самоназванного буфета, самостоятельно сколоченного ими из едва оструганных досок, и достал из глубин пыльную бутылку. Прямо в стакан налил резко пахнущую спиртом и мятой жидкость. Выпил залпом и закашлялся.
Раздевался Павел молча. Глянул на действо, происходившее у него на глазах. Подошел ближе:
— Когда уезжаешь?
Алексей утёр выступившие от водки слёзы:
— Никогда.
Взгляд, которым он оценил остаток жидкости в бутылке, был крайне мрачным. Снова налил на два пальца. Заранее покривился, но выпил и эту порцию.
— Плохо не будет?
Бутылку Павел нюхал осторожно. Аккуратно держал её на расстоянии от лица и осторожно принюхивался. Посмотрел на Алексея. Того успело бросить в жар, на щеках проступили неоднородные красные пятна. И, наверняка, он ничего не ел, а, значит, в добавок к жару скоро добавится тошнота. Павел достал хлеб и отрезал ему ломоть. Алексей откусил, забыл поблагодарить и снова потянулся за бутылкой.