— Прости, пожалуйста. Потерпи ещё немного. Нас уже скоро должны вытащить. Лошади наверняка вернулись в конюшню.
Павел ответил только долгим взглядом. Вздохнул, насколько можно было, не тревожа ушибленных рёбер. Ну да, конечно. Двинулся, как позволял сидящий сверху Алексей и холодный камень под ним. Поудобней пристроил спину. В расстегнутую рубашку стал задувать ветер. Алексей на нём снова зашевелился. Сполз, сколько вышло, по нему вниз. Снял пальто и расстегнул сюртук — звякнули эполеты. Лёг грудью на грудь и накрыл их сверху пальто. Тщательно подоткнул снизу форму Павла, чтобы тому не дуло. Грудь Павла тяжело поднялась, и Алексей вздрогнул от того, насколько тот был горячим. Забеспокоился о том, что он очевидно слишком тяжёлый и чересчур давит, и постарался держаться в полулежащем состоянии, опираясь руками на скалу. Но усталые мышцы долго не выдержали. Когда их начали сводить судороги, Алексей сдался и медленно опустился всем телом. Печально подумал, что на общее количество боли, что он успел причинить брату, это уже мало повлияет. От Павла пахло кровью и больным животным. Алексей только тихо вздохнул.
Всю ночь их трепал ветер и кидал в них пригоршни колючего снега. А Алексей также всю ночь напевал колыбельные, чтобы не свалиться во сне или, того хуже, не утащить с собой на дно брата. И грел, плотно прижимаясь к нему, пытаясь согреть теплом своего тела. К восходу солнца он уже скорее хрипел, чем пел, но упорно продолжал.
Спустя пять песен, а, может быть, их было семь, наверху послышался цокот копыт:
— Подпоручик Петропавловский, вы живы-ы-ы?
Алексей задрал голову вверх:
— Мы здесь! Мы живы!
Звук копыт приблизился. Послышались радостные вскрики:
— Скорее! Мы нашли его! Верёвки сюда!
Задеревеневшее за ночь тело не хотело гнуться, но Алексей смог через силу выпрямиться. Пышущий всю ночь жаром Павел теперь был пугающе холодным. Алексею вдруг подумалось, что возможно спасение пришло слишком поздно. Мышцы сковало от страха. Он приложился ухом к груди. За шумом собственной крови не сразу удалось различить мерное биение.
Верёвка ударила по голове. Он посмотрел вверх и увидел улыбающееся лицо Емеленко:
— Хватайтесь, подпоручик. Мы вас вытащим.
— Сначала ефрейтора Иванова!
Лицо Емеленко скрылось, а потом появилось вновь:
— Тогда обвяжите его крепче. Мы ждём.
Алексей обмотал в несколько витков верёвку вокруг Павла. Приходилось протягивать под сломанной рукой, но Павел не шевелился. Страх за его жизнь заставил Алексея работать ещё скорее. Он затянул прочный узел, чтобы верёвка случайно не развязалась, иначе исход был бы коротким и очевидным, и приподнялся, опираясь руками на склон и сосёнку.
— Тяните!
Верёвка натянулась, и тело Павла поползло вверх.
Уже сидя верхом на лошади, что вели под уздцы в часть, Алексей то и дело оглядывался на Павла, которого везли, положив поперёк седла как куль. Клонило в сон, но ему ещё предстояло объяснение с командованием. Он посмотрел вперёд. Свежий снег, что причинил так много страданий ночью, сейчас радостно сверкал на солнце. Алексей снова посмотрел на брата. Какая, в сущности, малость всё по сравнению с тем, что Павел жив.
Глава 4. Встреча
Ефрейтор Иванов лежал на больничной койке в военном госпитале Пятигорска и мрачно смотрел в окно. Лихорадка наконец спала. За окном по облупившемуся карнизу весело скакала синица, любопытно кося чёрным глазом. Постучала клювом в стекло и снова принялась скакать. Павел поморщился — оконное стекло задребежало в усохшей раме — стук неприятно отразился в болящей голове. «Сонное зелье», которое ему давали, прекращало своё действие.
Кажется, его планам выбиться сначала в унтер-, а потом и в обер-офицеры и получить личное дворянство пришёл конец. Сначала выговор и отстранение от службы, а потом дело может и до суда дойти. Так можно не то, что без пенсии по выслуге лет остаться, а и на виселицу угодить. За нападение на непосредственного вышестоящего офицера.
Павел отвернул голову от окна. Лубки обхватывали всю шею, больше напоминая кандалы, а не средство помощи, и поворачиваться приходилось вместе с плечами. Нападение… Павел невесело усмехнулся. Потрогал остаток уха левой рукой. Оно уже практически не болело, особенно если сравнить с тем, сколько мучений ему причиняла сломанная челюсть. Про операцию на ней и вовсе не хотелось вспоминать.