Вдали показались две головы, поднимающиеся вверх, за головами плечи, торс и всё что полагалось порядочному человеку. Павел проследил усталым взглядом за людьми и отвернулся. А потом взволнованно повернулся обратно. Один из людей был знаком больше, чем он того желал. Послышался стук трости. Сверкая улыбкой и новым мундиром, к нему спешил, насколько позволяла нога, его удивленный братец. Под ручку с барышней. Павел проследил взглядом, как они одолевали лестницу. Настроение, и так не великое, стало того хуже. А ведь и он мог быть наследным сыном, отучиться в кадетском корпусе. И может тоже сиял бы сейчас такими эполетами. Но нет. Судьба коварна. Отец его не любил и не полюбит, даже если этот франт свалится в ущелье. Павел скривился, но из-за опухшей челюсти это было мало понятно. И вообще, кто его такого полюбит? И раньше нежных чувств к нему не питали, а теперь… Теперь и надеяться не стоило.
Павел с кислой миной смотрел, как к нему спешит Алексей. Хромота стала очевидна. Павел хмыкнул и сел прямее. Уставился на стоявших перед ним недобрым взглядом.
— Апо… Павел! — Алексей выступил вперёд. — Позволь представить тебе Елизавету Михайловну.
Он вдруг нервно засуетился:
— Ох, простите за торопливость. Елизавета Михайловна, — он кивнул барышне, — это мой старший брат, ефрейтор Павел Кириллович.
Барышня слегка присела и с любопытством стала рассматривать ефрейтора. Тот в свою очередь бросил косой взгляд на неё. Барышня была худа так, что даже под пальто и пелеринкой это было очевидно, светловолоса и юна. Павел прикинул возраст. Вряд ли ей было больше семнадцати. Вставать не хотелось. В конце концов, он-то не дворянин, чтобы участвовать в их расшаркиваниях.
— Дбрднь, — даже так челюсть неприятно кольнуло.
Хорошо его братец время проводит. Да и что ему помешает? На камнях ведь не он лежал. И последствия не он приобрёл.
Барышня почувствовала неловкость и попыталась учтиво завязать разговор:
— Павел Кириллович, прошу вас, расскажите, в каких боях вами были получены столь страшные раны.
— В ущлье с чрксми, — лубки при каждом слоге надавливали на плечи.
Алексей залился румянцем и попытался перевести тему:
— Елизавета Михайловна приехала к нам из Петербурга.
Павел заметил изменение цвета лица Алексея. А он что покраснел? Стыдно, что у него такой неопрятный братец, который и слова-то выговорить сейчас не может? Вон как тему старается перевести. На фоне барышни из самого Петербурга Алексею он должен казаться сейчас особенно жалким. Взгляд Павла стал колючим и цепким.
А Алексей всё продолжал:
— Доктор рекомендовал Елизавете Михайловне поправить здоровье на водах. Но она настолько добра, что решила не тратить время зря и ещё помочь в солдатском госпитале.
— Ах, Алексей, вы опять всё преувеличиваете. Ну какая от меня помощь?
— Вы недооцениваете ту поддержку, которую оказываете, сидя рядом с ранеными.
Павел неразборчиво пробурчал, давая понять, что он услышал, и перестал вслушиваться в разговор.
Из задумчивости его вывел девичий голос.
— Скажите, а вы правда сражались с настоящими черкесами?
Павел поднял на неё голову, насколько позволили лубки. Главной отличительной чертой лица барышни был острый нос, который отчётливо намекал на характер. Тёмные глаза барышни светились неподдельным любопытством.
— Говорят, вы убили пятерых всего пятью выстрелами и ранили ещё двоих, а потом вытащили раненого Алексея из ущелья и двое суток несли его на себе. Даже несмотря на то, что с вас самого лились ведра крови.
Павел приподнял брови.
— Я всегда считала, что серая солдатская шинель это та-ак благородно.
Павел, забывшись, пожал плечами, жест вышел плохо понятным, и посмотрел на подпоручика. Ему-то почём знать, что за историю там насочинял Алексей. С того, кто наговорил, и спрашивали бы. Павел прикинул число: можно ли за пятерых считать в том числе лошадей? Хотя даже с ними всё равно не набиралось. Но если прибавить ту завернутую в полотно девушку позади одного из горцев, то может и сойти. А за двоих раненых следует принять его и Алексея в ночном ущелье. Алексей ранен собственным неумением стрелять и попадать, а он, как ни крути, ранен алексеевым же качеством стрельбы. Он отвёл глаза от обливавшегося потом подпоручика. А серая солдатская шинель на нём, потому что ему не повезло родиться ублюдком. А мог бы быть красивый мундир. И может даже лучше, чем у некоторых.