Последний аргумент всё же имел значимый вес. Тем более Овсов за лечение Павла денег и правда почти не брал. Алексей хорошо представлял, сколько мог бы запросить столичный доктор с учёной степенью, а денег у него было немного. Пришлось истратиться на пошив нового мундира взамен изодранного о камни, на что ушла треть годового жалованья. Денег у отца он не любил просить. Отец бы, конечно, дал, но выслушать при встрече пришлось бы мало хорошего. Так что Алексей согласно кивнул и прошёл вслед за торопящимся и суетливо радующимся Овсовым в его кабинет из гостиной. Радость доктора настораживала, он ещё ни разу не видел, чтобы лекари или доктора радовались лечению больных, но, с другой стороны, по правде говоря, их он встречал не так уж много за свою жизнь.
Знакомая покрытая зелёным сукном кушетка в кабинете успокоила. Именно на ней ему не раз осматривали ногу. Сначала колено, а потом и вывихнутую лодыжку. Сейчас лодыжка уже почти зажила, так что зря он так насторожился. Алексей, следуя указаниям Овсова, снял штаны и бельё, расстегнул новенький сюртук и рубашку, чтоб открыть живот, и смирно сел на кушетку, ожидая, когда доктор завершит свои приготовления. А потом он увидел, что именно Овсов держал в руках.
Застёгивался и приводил себя в порядок Алексей уже на улице. И никакая зима его не пугала настолько, как то, от чего он постыднейшим образом сбежал. Стоило понять, что с ним собираются сделать, как штаны практически сами вернулись на то самое место, где им и полагалось быть, и совершенно не препятствовали бегу из кабинета. И даже больная нога не помешала. Вот уж точно, эффективное лечение. А оправдание какое же он глупое придумал. Если бы ветер не уносил бурно вырабатывающееся тепло от щёк, они бы сейчас точно сгорели. «Я забыл, что у меня назначена встреча в час дня, — жалко пролепетал он, — так что вынужден сейчас удалиться». И всё это по-крабьи подбираясь ко входной двери. Ну вот кто он после этого, как не жалкий трус? А ведь Овсов столько сделал для лечения брата. И ему помочь хотел. Уж можно было бы, наверное, и потерпеть, но и с учётом всего Алексей всё равно не жалел, что сбежал. Подумалось о том, как Овсов сокрушался о невежестве Иванова. Алексея всего передёрнуло, и он искренне постарался верить, что от такого брату стало лучше. Вдохнул поглубже, холодным воздухом гася волнение, и неспешно направился в солдатский госпиталь.
У каменной лестницы, ведущей наверх, Алексей остановился. Шестьдесят восемь ступеней. Крутых ступеней. На которых местами нанесло снег, благополучно подтаявший и теперь представший собой ледяную корку, с которой очень легко и просто можно было скатиться даже у самого верха. Особенно у самого верха. А ему приходилось пользоваться тростью не только для вида. Алексей покрепче прижал рукой к груди крынку со сметаной, что удалось не разбить при побеге из кабинета эскулапа. Рисковать и взбираться по лестнице не хотелось, поэтому он пошёл длинным окружным путём по дороге с небольшим наклоном. По ней не так давно в госпиталь, в то время бывший оборонительной казармой, подвозили пушки.
Наклон был достаточен для того, чтобы тяжёлые орудия не скатывались вниз, давя собой людей, достаточен он оказался и для Алексея, и он благополучно добрался до стен госпиталя. Однако, зайти сразу не решился. Хотя Павел, кажется, сам согласился, чтобы он пришёл, не было уверенности, что ему будут рады. Да и вдруг брат сейчас проходит лечение или принимает серные ванны? А тут он со своим назойливым вниманием. Потому Алексей бродил вокруг стен, пробираясь через голые жёсткие ветки кустарника и не смущаясь возможности попортить новое пальто.
После их последнего разговора заходил он в госпиталь часто, но Павла навещал, только когда тот спал. Тихо заглядывал за дверь, убеждался, что все в порядке, и уходил. Тревожить лишний раз его и возможно мешать лечению не хотелось. Но сейчас лекари сказали, что опасности для жизни больше нет, челюсть и рука срастаются, и всё что остаётся делать Павлу, так это усердно разрабатывать закостеневшие за такой срок неподвижности мышцы.
Алексей заглянул в окна, стараясь разглядеть знакомый силуэт, но стёкла покрылись морозными перьями, и увидеть сквозь них что-либо отчётливо было невозможно. Алексей разжёг трубку, вдохнул тёплый дым, что приятно согрел захолодевшие от морозного воздуха лёгкие, поднялся на крыльцо, постучал сапогами друг об друга, перчаткой смахнул с плеч и фуражки снег и вошёл в сени. Зажав в руке фуражку и постоянно напоминая себе не заламывать её, осторожно открыл правую дверь и прошёл внутрь палаты.