— А, вот как… Думаю, я привлекаю её как персонаж.
— О чём ты?
— Вроде как из тех книг, что она читает. Вряд ли она видит во мне мужчину, а не интересный набор характеристик.
Возмущение захлестнуло Алексея:
— Елизавета Михайловна не такая!
— Ей шестнадцать, Алексей.
Павел начал подозревать, что Алексей в очередной раз не так понял то, о чём он тут только что говорил.
— Вот именно!
Тяжело вздохнув, Павел подумал, что да, определённо не понял.
— Она слишком увлекается книгами. Восхищение мной… это как восхищаться книжным героем, а не человеком-мной. У меня есть специфическое лицо, чин, солдатская шинель, «подвиги», которые ты милостиво растиражировал, и набор героических травм.
Павел посмотрел, как Алексей глядит на него внимательными глазами. Понимания того, о чём он говорил, в них он не нашёл. Что ж, донести свою мысль он, похоже, не сможет.
А у Алексея кололо сердце и появилось неуместное, но совершенно неуёмное желание погладить Павла по голове. Совсем он в себя не верит.
— Брат. А ведь знаешь, когда-то мы с Елизаветой Михайловной вместе лазили на старую яблоню. Была у них такая во дворе. Сейчас её уже срубили. И она учила меня правильному французскому выговору, у меня вечно получалось твёрдая «н». А когда учителя были слишком строги к ней, я брал её кататься с собой на лодке. Лиза на самом деле благодарна тебе за моё спасение.
Павел кивнул:
— Безусловно она рада, что ты жив, — про себя подумал, что только вот к нему, как к личности, это отношения никакого не имеет.
В сердце Алексея снова кольнуло. Слишком знакомо больно. Слишком похоже. Он отбросил страх и, зажмурившись, потрепал Павла по голове.
— Ты хорош сам по себе, брат.
Павел аж замер. Рука была тёплой и гладила очень мягко. Алексей осторожно приоткрыл один глаз, боясь поверить, что ему за это ничего не будет. Чудеса. Только бумаги хрустнули под руками Павла, который вцепился в них и боялся шелохнуться. Алексей опустил руку и стеснённо посмотрел вбок, надеясь, что ничего не испортил.
Перестав ощущать гладящую ладонь, Павел выдохнул и выпустил из рук чертежи. Постарался взять себя в руки, а то начало развозить просто до неприличия. Сделал длинный, но поверхностный вдох. «Хорош сам по себе». Ему такое слышать было крайне приятно. Но больно. И пока так и не растворилась толика недоверчивости, что вдруг Алексей сказал не то, что думал. Кто его знает? Это надо было хорошо обмыслить и желательно позже, поэтому он постарался вернуться к чтению чертежей. Не зря же Алексей их переводил.
Алексею, у которого чертежей не было, а значит, и отвлечь себя было нечем, стало крайне неловко. Он достал орехи и щедро насыпал их в вазочку на столе. Заметил приоткрытый ящик письменного стола, из которого выглядывал угол злосчастного письма, и поторопился скорее убрать его обратно и задвинуть ящик до конца.
К счастью для него, Павел отвлёкся на орехи и ничего не заметил. Зубов у него стало конечно меньше, но оставшиеся вполне были способны справляться с орехами. Тем более размягчёнными из-за предварительной варки в сахарном сиропе.
Алексей испустил тяжкий, полный негодования на свалившиеся на него жизненные трудности вздох и принялся смотреть, как Павел расправляется с орехами. Поделиться проблемой хотелось сильно, тем более, Павел был единственным человеком вне этой истории, кому можно было бы её рассказать, но как он воспримет переписку с отцом, Алексей не знал.
Павел приподнял взгляд:
— Что?
Чуть поколебавшись, Алексей всё же робко начал.
— Насчёт женитьбы… — вдохнул и решительно окончил, — нас с Елизаветой Михайловной хотя поженить.
Не ожидавший такое услышать Павел растерянно помолчал некоторое время.
— Вот как.
Алексей взял орешек, покатал его в пальцах и сам не заметил, как начал разминать его в труху.
— Она против.
— Ты уже говорил с ней? — а то, может, она и не против, а Алексей как обычно надумал.
— В последние дни нет. Не говорил после того, как узнал, — дополнил себя.
Павел умолк окончательно. Вот так вот шёл за чертежами, чаем и орехами, а вышло такое. Как всегда впрочем.
Алексей почти обречённо обратился к тому, кого бы он мог попросить о помощи в таком деле. Павел ведь всё-таки его старший брат.
— Как мне быть?
Что отвечать, тот не знал.
— Отказы не принимаются?
— Я не могу поставить в нелепое положение Елизавету Михайловну.
Как сложно. Эти дворянские условности. Да и в целом…
— Ну а чем плоха ваша женитьба?
— Но я не могу! Мы же знаем друг друга с детства! И она достойна умного и храброго человека, который будет заботиться, любить и оберегать её, а не меня.